Оступился, с обрыва скатился.
Он боялся остаться в морозной пыли
И на берег податься боялся,
Где и запах, и цвет, как растенья, цвели,
Где огонь золотой извивался.
И пока подзывали его штурмана
И мальчишки бросали печенье,
На пароме, у трапа, на льду – времена
Обретали иное значенье.
Состраданье читалось на каждом лице,
И заметил я тень между нами —
Это век мой жестокий в горячем венце
Все уже называл именами.
* * *
Последняя неделя Вечности
Уже прошла —
Былой любви, былой беспечности,
Былого зла.
И нет ни страха, ни страдания,
Ни ярких стран,
Мы все – одно воспоминание,
Один туман.
Дождь шелестит, и сад безлиственный
Мерцает, но
Ты умерла, мой друг единственный,
Давным-давно.
Цветок стеклянный, переливчатый,
Мне поднесен…
А Вечность видит сон отрывчатый,
Тяжелый сон.
Сейчас вздохнет, как умирающий,
В последний раз —
И сумрак умиротворяющий
Укроет нас.
Душа
От переутомления и скуки,
Быть может, летом, осенью, быть может,
Сложив крестом слабеющие руки,
Я тихо отойду на смертном ложе.
Но с этой смертью круг не разомкнется:
Моя душа, пройдя путем известным,
Очнется вновь и телом облечется —
Немыслимо бесстыдным и прелестным.
Пускай она предстанет перед вами
Красавицей с улыбкой виноватой,
С ума сводящей, грезящей стихами,
Признаньями и музыкой объятой…
Она очнется в парковой беседке
И обратит внимание не сразу,
Что в стекла витражей скребутся ветки
И молит друг сказать хотя бы фразу.
«Да что со мной? – она посмотрит мимо
Влюбленного до переутомленья, —
Где я была? Кто мальчик этот милый,
Передо мной стоящий на коленях?»
«По-прежнему к нам дерево скребется,
И лунный свет по-прежнему чудачит…»
По-прежнему… но сердце чаще бьется,
И видят мир глаза чуть-чуть иначе.
История одесского сыщика
Я сыщик, толстый, но вертлявый,
Мое прозванье Шпингалет.
За мною бегают оравой
Детишки самых разных лет.
Торговки луком и салакой
Мне грязным пальцем тычут вслед
И называют громко «какой».
Я их не понимаю, нет!
Под вечер захожу в пивную:
Хозяин – грубый идиот,
Он подает мне отбивную,
А вот руки не подает.
И я, сдувая на пол пену,
Неслышно думаю: «Ну-ну,
Тебя я вытащу на сцену,
К закону мигом притяну».
Когда иду по перекрестку
Вершить очередной арест,
Люблю свой котелок и тростку,
Свою работу, вот вам крест!
Икая грозно и коварно,
За катакомбами слежу,
И на маевки регулярно
Я полицейских привожу.
Я не рожден Наполеоном,
Что ж – ведь не я тому виной,
Зато одесским Пинкертоном
Слежу за дамочкой одной.
Она приходит, мне известно,
С корзинкой к местным рыбакам.
А что в корзинке, интересно?
А может быть, листовки там?
И вот однажды, в час рассвета,
Я на песке нашел следы
И дамочку увидел эту
В матроске белой у воды.
К ней подошел, сказал учтиво:
– Мадам, опасно здесь бывать,
Не лучше ли какое чтиво
В библиотеке вам листать?
Вы так беспомощно прекрасны,
А здесь бунтовщиков лихих
Довольно много… все опасны,
Но я выслеживаю их.
Меня начальство уважает,
Я – чемпион по городкам… —
И тут во мне всё замирает:
Я вижу, что слепа мадам.
Эльфы
Гроза! разрешенье измучивших душу вопросов.
Я жду вас в беседке, и тучи закрыли луну,
И в шуме дождя вьется тонкий дымок папиросов,
И шумную эту ничто не прервет тишину.
Молчу – было время слова подготовить заране,
В бухарском халате стою у беленых перил.
Вот ваше письмо я нащупал в глубоком кармане —
О чем оно? Помнил весь месяц, а нынче забыл.
Цветы, вы о многом со мной говорили, но только
О ней – никогда… Тут я вздрогнул, заслышав шаги:
Ах, это она! вся нарядная, как бандеролька;
Вся почта небес – мне ее получить помоги!
Вдали – подсказала вам это природная скромность —
Вы сели, вуали, вуали своей не подняв.
Мы стали молчать – о, грозы первозданная томность,