А отец? Там все другое. Он рос в многодетной деревенской семье, с патриархальными привычками взаимовыручки и взаимоподдержки Каждый год он ездил на свою малую Родину, до последнего своего дня отслеживая, помогая и опекая многочисленных племянников. Так почему же у нас дома между родителями не было нужного, как я считала, взаимопонимания? Почему его родственный запал, не скажу совсем угасал, но трансформировался в рамках его собственной семьи? Ко времени их женитьбы мама была москвичкой. Это он – курсант академии ютился в казарме. Что не так? Почему мама всегда была в положении прислуги, которой можно было помыкать с презрительным недовольством и руганью. Готовит быстро – значит плохо готовит, и детей воспитывает из рук вон, и т. д. и т. п.

А ведь она, было время, работала профессиональной диетсестрой с хорошей школой, да и мы с братом ни в быту, ни в учебе особых хлопот в семье не доставляли.

Со временем я увязала эту проблему с войной. Выжившие фронтовики имели, наверное, моральное право относить себя почти к сверхлюдям.

У одного современного писателя я прочла, что солдат только тогда становится воином, когда отбрасывает, оставляет за плечами все, что составляло его мирную жизнь. Вероятно, возвращаться в эту мирную жизнь, пережив ужас, в который бойца окунала война, и живым продраться сквозь это, еще труднее. Израненное сознание почти невозможно запустить вспять.

 После смерти родителей, в мои руки попали дневники, которые вел отец. Они и сейчас у меня, и по сей день, кроме меня ни у кого из близких интереса не вызывали. Через дневники отец мне поведал о своей маме – моей бабушке. Вот кого отец очень любил. Его мама, как я понимаю, всю жизнь была светочем, эталоном женщины для моего отца. Я не буду дальше распространяться на эту тему, хотя очень хочется. История моей бабушки, на мой взгляд уникальна, до удивления интересна, и в какой-то степени объясняет особенности отношений моих родителей, но это обязательно уведет меня в сторону.

Сейчас же, уверена, что, не война и не папино детство, в основном, определили характер отношений в нашей семье.

А начиналось все очень, на мой сегодняшний взгляд необыкновенно и радужно.

Не знаю, на каких жизненных перекрестках пересеклись пути родной сестры моей бабушки – тети Анюты с ее будущим мужем, но эта встреча оказалась знаковой на многие годы для нее и всех ее родственников. Иван Андреевич Клаасс – эстонец по национальности находился в каком – то родстве с Екатериной Ивановной Калининой. Да, да, женой того самого всесоюзного старосты. Я, конечно, выясняла степень родства, но, боюсь, что информация, которой я располагаю, могла быть не объективной. А коль скоро я пишу о конкретном, да еще публичном человеке, неточность не допустима.

По возвращении из Германии, где отец служил в оккупационных войсках, мы с мамой не раз бывали на Манежной. Происходило это в пятидесятый и последующие четыре года. Мне от семи до одиннадцати лет, так, что на свою память и впечатления ориентироваться я уже могу. В те годы почти все в Москве жили скученно. А на Манежной дом четыре в самом центре Москвы, царские воинские казармы переделали в огромные коммуналки. Кажется точный адрес – Моховая 4, но в моем окружении в то время, да и в позднейших воспоминаниях этот дом фигурировал, как дом на Манежной. Он и сейчас стоит на том же месте органично вписавшись в ансамбль московского центра – сразу за Манежем, напротив библиотеки Ленина. Интересно, что скрывается за фасадом этого старого дома в наши дни? В годы, которые сохранила моя память, через арку можно было пройти в небольшой двор, в который в крайних торцах дома выходили два жилых подъезда. В первом подъезде на пятом этаже в девятиметровой комнате до войны жили моя мама с сестрой, а во втором подъезде на втором этаже жили тетя Анюта с Иваном Андреевичем и сыновьями.