Курехин. Шкипер о Капитане Александр Кан

Слово «капитан» в обиходе аквариумной компании появилось в период записи альбома «Радио Африка», куда вошла, как известно, песня «Капитан Африка». Сергей «Африка» Бугаев, хоть и был тогда уже всеобщим знакомцем и даже любимцем, по возрасту претендовать на титул капитана никак не мог. В капитаны были произведены Гребенщиков и Курехин. У Гребенщикова это прозвище довольно быстро всеми забылось (вплоть до фильма «Два капитана II»), а вот за Курехиным закрепилось.

Меня же Боб тогда окрестил Шкипером. Что он имел в виду – бог весть. Просто слово, более редкое, чем «капитан», да и звучит красиво. Предполагалось, видимо, что я тоже буду играть какую-то ведущую роль на корабле двух капитанов. Прозвище не прижилось, да и не знал о нем почти никто, кроме двух «капитанов» и самого «шкипера». Теперь же оно вовсе и забыто всеми… кроме его создателя. И по сей день, почитай уже тридцать лет спустя, всякая эсэмэска, всякий e-mail, всякий телефонный звонок от БГ начинаются с теперь уже лишь нам двоим понятного обращения «Шкипер».

Я всю жизнь пишу о Курехине. Первый мой текст о нем – короткая, сухая биографическая справка на самую первую пластинку, где он играл, «Jam Session Leningrad», – появился еще в 1980 году. С тех пор было бесчисленное количество аннотаций, рецензий, интервью, пояснительных комментариев к новым релизам, анонсов к юбилеям и фестивалям. Разумеется, все эти годы – особенно после июля 1996-го – я думал о книге.

Мыслей было много, идей тоже, несколько раз я брался за работу, но всякий раз застревал перед необъятной сложностью задачи – не только из-за невероятного обилия фактов и трудности объединения под одной обложкой огромного разношерстного и подчас очень противоречивого материала. Но главное – из-за страха высушить, превратить брызжущего идеями, талантом и юмором острого и умного человека в сухую материю журналистского расследования.

Очень хотелось, чтобы книга о нем была бы такой же яркой, такой же бурлескной, такой же многослойной и многозначной, такой же завораживающей и неуловимой, как и он сам и как его «Поп-механика». Чтобы книга эта стала таким же памятником Курехину, как «Электропрохладительный кислотный тест» стал памятником Кену Кизи. Однако я понимал, что я не Том Вулф и что так у меня не получится.

Мне говорили: «Кто же, как не ты! Ты ведь про него все знаешь!» На что я всегда отвечал: «Всего про Курехина не знает никто!» И приводил в качестве примера известную древнюю притчу о слоне и слепых. Для тех, кто ее не знает или подзабыл, напомню. Семеро слепцов, скитаясь по пустыне, наткнулись на слона и стали ощупывать неведомое им большое животное. «Да это ствол дерева!» – воскликнул один, сжав в объятиях огромную слоновью ногу. «Нет, это змея!» – сказал другой, ощупывая хобот. «Да нет же, это веревка!» – возразил им третий, которому удалось ухватить развевающийся хвост. «Все вы ничего не понимаете! Это просто стена», – сказал четвертый, упершись руками в огромный бок. Ну и так далее…

Так и мы все с Курехиным. Всякий пишущий или вспоминающий о нем начинает с набившего уже оскомину стандартного перечисления: музыкант, композитор, актер, постановщик мультимедийных шоу, создатель «Поп-механики», режиссер, телеведущий, художественный и политический провокатор. И хотя мы, в отличие от слепцов, видим, казалось бы, всю фигуру, которая теперь уже не скрывается за своими острыми, язвительными и бесконечно смешными интервью, понять ее, тем не менее, и сегодня, спустя шестнадцать лет после курехинского ухода, не многим проще, чем это было при его жизни.

Эта книга – не биография, не творческий портрет и не всесторонний анализ того, что представлял собой Сергей Курехин – художник, мыслитель и человек.

Эта книга очень субъективна. Мне повезло, я много лет хорошо знал Сергея Курехина, какое-то время с ним дружил, какое-то время мы были заняты совместной работой, что всегда сближает. Еще больше я думал о Курехине, анализировал, пытался понять на основе того, что он делал, и того, что я о нем знаю, мотивы движений его души, их цели и конечный результат. Я просто попытался самым простым и понятным языком, не гонясь за формой, написать о том, что я видел, что помню, чему был свидетелем.

Интерес к его личности с годами не тускнет, а, наоборот, кажется, только растет. Написано много, и еще больше будет написано. Ведется тщательная скрупулезная работа по восстановлению крайне обширной дискографии музыканта, собранию воедино, переизданию уже известных и изданию до сих пор неизданных, разбросанных по всему свету, аудио- и видеозаписей его концертных выступлений, радиопередач, интервью. На их основе, на основе собственных многочисленных и жутко противоречивых курехинских высказываний, воспоминаний тех, кто его знал, рассуждений, размышлений и анализа будет когда-нибудь, возможно, создан всеобъемлющий и всесторонний научный труд, своеобразная энциклопедия Курехина, в которой можно будет суммировать его творчество, его идеи и его личность.

Но скорее всего этого не произойдет. Просто потому, что это, как мне кажется, невозможно. Не берусь предсказывать, появится ли со временем курехиноведение как отдельная дисциплина, но если и появится, то, как в каждой настоящей дисциплине, в ней будет множество версий, теорий и мнений, не только не совпадающих, но и зачастую противоречащих друг другу.

Я не претендую ни на полное знание о Курехине, ни на полное понимание его. Я вполне удовлетворюсь ролью одного из слепцов. Буду рад, если напишут и другие. Быть может, все вместе мы сумеем приблизиться к истине. Хотя что такое истина? И есть ли она? Скорее, мы всего лишь обогатим и разнообразим картину.

Что уже, я считаю, неплохо.

Он выпорхнул из-за кулис неожиданно – молодой, выглядящий совершенно по-мальчишески, в каком-то заурядном свитерке, обычных брюках и с длинными, ниспадающими до плеч и отливающими вороным блеском волосами. Выпорхнул и тут же сел за стоящий у края сцены рояль, почти полностью скрывшись за его такой же вороненой махиной. Молоды были и двое из трех его партнеров по ансамблю – стройный, худощавый бас-гитарист и маленький, приземистый, с копной мелко вьющихся волос барабанщик. Лидер был явно старше – массивная крупная фигура тенор-саксофониста прочно доминировала на сцене: внешним обликом, лаконичными немыми командами, которые он жестами подавал своим музыкантам, – где кому вступать, где изменить темп, а где и вовсе закончить тему. Но главное – он доминировал звуком: мощным, сочным, густым тоном, длинными, протяжными и в то же время необыкновенно подвижными и острыми фразами. Саксофону в джазе по чину положено лидировать, и саксофонист-лидер в полной мере отвечал своей роли.

Впрочем, очень быстро я почувствовал, что не отвожу глаз именно от пианиста. Ничего подобного мне до той поры не только живьем со сцены, но даже и в записи слышать еще не приходилось. Именно от него исходил главный энергетический заряд. Техника его, молниеносность, с которой длинные тонкие пальцы летали по клавишам, казались невероятными, совершенно феноменальными. Он не просто подыгрывал, аккомпанировал саксофону. Он подпрыгивал на стуле, залезал руками внутрь огромного рояльного чрева, чего-то там шурудя, скребя то рукой, то барабанной палочкой по струнам, производя неслыханные мною прежде звуки. Его бесконечные, страстные, громкие, яростные, неистовые перкуссионные пассажи создавали ту самую музыку, которую мне хотелось слышать, – мощный, энергичный, динамичный, искрометный фри-джаз. К тому же, в отличие от могучего, но несколько тяжеловесного и угрюмого саксофониста, он искрился молодостью, весельем, чисто юношеским задором. Я был совершенно очарован.

Саксофониста звали Анатолий Вапиров, и именно это имя привлекло меня в тот вечер в октябре 1978 года в зал Дворца культуры им. Горького в Ленинграде. Огромное здание конструктивистской архитектуры на площади Стачек – прямо у Нарвских ворот, на обочине центра, в преддверии пролетарской окраины с господствовавшим там заводом им. Кирова, – неутомимый джаз-энтузиаст Владимир Фейертаг выбрал для проведения первого в Ленинграде за долгое время крупного джаз-фестиваля. Уже год спустя фестиваль стал регулярным, получил название «Осенние ритмы» и стал главным событием джазового сезона не только в городе, но и во всем СССР. Для меня же, в Ленинграде новичка, он стал и вовсе открытием большой, настоящей джазовой жизни.