– Это латынь? – поинтересовался я.

– Верно, Парень, – Харон поднял руку и прочитал, указывая на слова: – Истина скрыта на дне колодца.

– Странно… – удивился я.

– Что именно?

– Изречение греческое. Я прежде увлекался древней Грецией – мифологией, философией. Странно, что надпись на латыни.

– Ты полон сюрпризов, Парень, – не без удивления произнес Харон.

За колоннами у стен ютились шкафчики для переодевания и скамьи. Само помещение скорее походило на слесарку, нежели на церковное хранилище: на стенах, слева и справа, гудели две лампы дневного света в массивных плафонах; кругом витал запах краски, солидола и пережженного машинного масла; все было серым, в буквальном смысле: грубо оштукатуренные серые стены, серая плитка фартука от середины стены и до самого пола, и сам пол по периметру, а его центральный квадрат занимала чугунная сливная решетка, под которой чуть слышно плескалась вода; а с потолка, над решеткой, свисала громадная душевая лейка. Эту серую безликость разбавляли царапины надписей, обильно покрывавшие штукатурку, – замазанные серой краской, но все равно читаемые. Первыми мне в глаза бросились самые крупные из них: «Вранье!», «Нет смысла…», «Твари!!» и чертовски мудрое изречение некоего философского ума: «Дела – не удила, за зубы не тянут!». Встречались даже надписи с дореволюционной орфографией. Не обошлось и без нецензурного упоминания половых органов обоих полов – главного мотива и двигателя настенного и заборного творчества всех времен. В одной из стен – отбирая драгоценное пространство у гигантов мысли – имелась встроенная дверца, как на кухне, но гораздо крупнее: вероятно – технический подъемник, о котором упоминал Харон. Были здесь и станки, из которых я знал только токарный и сверлильный. Каким образом их доставили в ризницу, особенно – громоздкий токарный, оставалось только гадать. На железном столе, с прикрученными к нему тисками, лежала ветошь, рабочий фартук и различный слесарный инструмент. Разумеется, у меня тотчас же промелькнула мысль, что при помощи инструмента вполне можно было бы взломать решетку, ведшую к свободе, но если сам Харон и мои предшественники до сих пор этого не сделали – а может и пытались? – значит на то имелась веская причина или непреодолимое препятствие. Подле стола, ярким красным корпусом обращал на себя внимание огнетушитель.

– С аквалангом погружаться приходилось? – вдруг спросил Харон.

– Нет, – протянул я, ошарашенный его вопросом.

– Это ничего, Парень, – Харон похлопал меня по плечу.

Он подошел к подъемнику и нажал кнопку вызова, и та зажглась красным светом.

– Погружаться и не понадобится, – успокаивал Харон, повернувшись ко мне. – А вот обходиться с кислородным баллоном и маской – придется. Впрочем, маска обхватывает лицо целиком, и рот мундштуком занят не будет, так что, говорить мы сможем. Это уже облегчает задачу.

Я молчал, глупо моргал и ожидал продолжения.

Подъемник прибыл быстро, издав звонкий сигнал и оповещая о доставке миганием кнопки вызова. Внутри стояли два кислородных баллона и сопутствующее дыхательное оборудование.

– На рабочем месте воздух, так сказать, не особо пригоден для дыхания, – объяснял Харон, вынимая один за другим баллоны и ставя их на пол. – Пару-тройку минут без маски, пожалуй, протянешь, но потом – прощай сознание и здравствуй царство Аида.

Напутствие Харона меня нисколько не воодушевляло. А он, спокойно, словно рассказывает о купании в ванне, продолжал:

– Я, конечно, упрощаю, потому как на деле все не так легко и быстро: прежде чем испустить дух, мучений натерпишься таких, что уж лучше расстрел. Но ты не думай, я это говорю не для того, чтобы страху на тебя напустить. Считай, это инструктаж по технике безопасности. На обучение и практику времени, увы, нет. Придется все схватывать на лету, так сказать. И вот если, не дай бог, откажет система или окажешься без маски – задерживай дыхание. Дышать можно и одной маской, поочередно. Главное – до выхода добраться.