Мы с Трубергом, в паре, уходим к Ночке, напрямик через лесные массивы. Кроме поисков медвежьих поедей и медвежьих помётов, я занимаюсь фотоохотой, для души…

Александр же, ищет в весенних лужах и озерцах кладки лягушек. А, этих кладок, сейчас – тьма!..

Труберг стоит в чёрных болотниках, по колено в прозрачной воде чистейшей лужи. Я стою на краю этой лужи и смотрю:

Прозрачным ведром из пластика он осторожно зачерпывает лягушачью кладку, вместе с водой. Затем – поворачивает прозрачный, пластиковый краник в нижней части ведра. И вода, весело журчащей струйкой, сливается обратно в лужу! Теперь, по вертикальной шкале на стенке ведра, Труберг определяет объём кладки.

– Как же, всё просто! – поражаюсь я.

Но, это – ещё не всё! Отделив от кладки одну икринку, Александр помещает её в мерную пробирку – и таким образом определяет её объём. Теперь ему остаётся, чисто арифметически, разделить объём всей кладки на объём одной икринки – и мы узнаем количество икринок в кладке!

– Как всё, до примитивности, просто! – уже возмущаюсь я, – Ты поставь мне задачу посчитать количество икринок в кладке – так, я взял бы пинцет, вывалил бы весь ком лягушачьей кладки на поддон и начал бы, одну за другой, считать икринки… Оказывается, есть вариант, когда ничего считать вообще не нужно!

– Саша! – улыбается мне Труберг, с середины своей лужи, – Это не я придумал! Это стандартные методики! Они применяются всеми герпетологами мира, с давних времён!

– Ладно! – тогда, успокаиваюсь я, – Но, для меня, всё это – такое новое! Так что, «век живи – век учись»…

Уже пятый час дня. По медвежьей тропе, соединяющей Ночку и Тятину, мы, своей парой, возвращаемся обратно домой, на Тятино. Мы шагаем со стороны Ночки…

Впереди, по тропе, среди крон пихт и елей, просматривается провал миниатюрного, весеннего озерца. Тропа проходит прямо через него. Здесь, летом, вода стоит только в яме, в центре, а вся поляна зарастает мощным ковром сочной осоки, по пояс высотой. Сейчас же – эта лесная лужища полноводна и глубока…

Нам остаётся пройти метров тридцать по травяному прогалу узкой полянки, перед озерцом. Неожиданно, перескочив через острые пики вершин крайних ёлок, на водную гладь лужи круто планируют две утки!

– Плюх!

Мы падаем…

Выставив бинокль перед лицом, я осторожно выглядываю из-за валёжины.

– Мандаринки!

Какие тут сомнения?! Эти уточки – словно с картинки учебника! Я передаю бинокль Александру, а сам наворачиваю на свой фотоаппарат объектив. У меня – мощный пятисотник! У него оптика – как у десятикратного бинокля! Только, изображение немного темнее.

Я крадусь в траве вперёд, закрываясь от уток стволом толстой ели, что растёт впереди нас…

Вот и ствол этой ёлки, я в него упёрся. Дальше – красться, просто некуда! Это дерево – последнее перед озерцом. До уток остаётся не более двадцати метров. Закрывая лицо фотоаппаратом, я медленно-медленно высовываюсь над стволом лежащей ели:

Мандаринки, селезень и уточка, выбираются на торчащую из воды посредине озерца рогозину сухой ёлочки. Стоя на этом «плотике», они чистятся – елозят по своим грудкам и пузикам плоскими, утиными клювами…

Опустившись на пузико, однотонно-серенькая, крапчатая уточка прячет свою головку под крыло. Она дремлет, сидя чуть выше уровня воды, на стволике сухостоины. Селезень продолжает чистить свои пёрышки.

– Ах, как наряден! – я восхищённо качаю головой, глядя в видоискатель фотоаппарата, – Раскрашен как попугай, одно слово – мандаринка…

Но, вот и селезень устраивается подремать…

– Устали уточки! – жалею я их.

– Бу-ухххх! Бу-ухх-хухххх!

Даже сюда, в глубину леса, прорывается далёкий грохот океанского наката. Я прислушиваюсь к этому грохоту и качаю головой: «Ох!.. Такая канонада! Пушечные залпы…». Сегодня – первый день после шторма. Океан раскачало и там, сейчас, творится что-то дикое. Одно слово – стихия…