Но после прочитанных строк что-то защемило, что-то закололо, застучало, озноб по коже. Ещё не вполне осознавая пришедшее нежданно (уже впоследствии он понял, что оно с рождения сидело в нём, сидит в каждом) открытие, Леонид бросился искать текст присяги, чтобы убедиться в том, что уже знал, в том, что инстинкт хотел опровергнуть. Так и есть – «клянусь». Дальнейшие слова о свободе и независимости доказывали, что всё не шутка. Произнести, не задумываясь над значением слов, и забыть не получится, ни теперь. Теперь есть основной текст христианской цивилизации, в лоне которой он был воспитан, определённая степень развития, позволяющая понять часть написанного, не отнестись халатно к прочитанному, и оно провозглашало, что клятва от лукавого. Лукавый, сатана, дьявол, чёрт, веельзевул – кто он – не важно. Важно, что это зло, это ложь. Списать безответственность на молодой возраст и свойственную ему ветреность, беглость мысли Леонид не мог. Он ясно видел начертанное и так же чётко осознавал, что истина здесь, в этих строках, в этих столбцах. А следовать истине, быть праведным – разве не для того человек живёт, ни для того рождает новых людей, своё потомство, преемников истины, наученных ей?

Но что получается: есть книга, всеми нахваленная, содержащая в себе понятия о некоем боге, о котором в том или ином случае постоянно упоминает человек, невольно вставляя в свои речи в качестве внешнего фона. Есть различные проповеди о любви, излагаемые устами почётных, облачённых в рясы старцев – слуг всё того же бога, крестящих младенцев, детей и взрослых, назидающих терпимо и с добротой относиться друг к другу. И есть иной текст, ещё более чтимый в народе, но содержащий абсолютно противоположные слова, не несущий в себе никакого бога и имеющий, оказывается, больший вес и приложимость к жизни.

И вновь противоречие, выступившее из детства, более полное, разросшееся до планетарного масштаба: как можно веровать в бога и чтить лукавого? Как поколения наших родителей может восхищаться одновременно Толстым и Сталиным? Черчиллем и Ганди? Этими гигантами мысли и действия, поборников власти и добродетели. Учить тому же новые поколения. Буриданов осёл, мечущийся между восхвалением одних и почитанием других, вынужденный находиться в прострации от незнания, к кому примкнуть, когда в оба уха кричат одинаково звучащие дифирамбы, послушно кивающий и тем, кто говорит, что необходимо направить нации на путь мира, и тем, кто утверждает об обязательности наращивания вооруженной мощи страны. А призывающие одни и те же.

Противоречие было ясно узримо. Противоречие цивилизации. Но внутри Леонида ничего не отклонилось в противную сторону. Напротив, он только укрепился в мысли, что и он может сыграть свою, пусть маленькую, но значительную (он верил в это) роль в деле правды.

С детства его нахваливали, называли молодцом и гордились тем, что он такой вежливый, ответственный, обязательный и приветливый ребёнок. Леонид не вполне понимал истоки подобного отношения к нему за, казалось бы, естественные вещи: помочь старушке донести тяжести, поздороваться с абсолютно не знакомой группой лиц, тем самым вызвав добрые улыбки у них, приехать в село к дедушке с бабушкой и усердно помогать им по хозяйству, поднять и вручить оброненное незнакомцу или незнакомке, позвонить своим городским старикам и справиться о здоровье – но чувствовал, что просто так, ничего положительного не делая, постоянно собирать похвалы просто невозможно. И волей-неволей приходилось принимать благодарность, а вместе с тем понимать, что есть в тебе нечто светлое, заставляющее окружающих одаривать тебя искренней улыбкой, пробуждающее в них слёзы признательности. И этот свет не просто набор каких-то сторон добродетели, само собой излучаемых, а некий потенциал, способный развиться, если регулярно сдабривать его мыслями о прогрессе, благими намерениями, честными поступками, яркими мечтаниями, и принести полезные плоды.