– Это губная гармошка, – сказала она. – Её, наверное, Михель забыл.

Сразу вспомнилось, как вчера белобрысый фламандец опять пытался с ней поговорить и как-нибудь развлечь, расспрашивал, рассказывал какие-то истории, играл на этой штуке… Он вообще странно вёл себя последние несколько дней. Ялка не могла понять, что с ним творится.

– Губная гармошка? – обрадовался Карел. – Я всегда мечтал о музыкальном инструменте! А кто такой Михель? Ещё один стражник?

– Нет. Он просто… просто с ними. Только не надо на ней играть, а то опять прибегут!

– Так. – Глаза у коротышки загорелись. – Так… Ну-ка, дай простыню.

– Зачем тебе?

– Надо. Дай, у тебя их две. – Он стащил с тюфяка простыню, прогрыз в ней две дыры и набросил на себя как плащ и капюшон.

– Пока сойдёт, – сказал он удовлетворённо, оглядев себя со всех сторон. – Пришла мне в голову одна идея… Сейчас мы с ними поиграем.

– Что ты задумал?

– Сейчас увидишь. – Он хихикнул и потёр ладошки. – Начинаем воспитательную работу! А ты лежи. Ты ж притворялась спящей? Вот и притворяйся. Если спросят, взятки гладки: ничего не видела, ничего не слышала. Не бойся, я проверну всё так, что тебя не заподозрят.

– Я не боюсь. – Ялка почувствовала, как вместе со сном к ней возвращается прежнее тупое безразличие. – Я не боюсь. Мне всё равно.

Карел после этого, как показалось девушке, чуть растерял свою уверенность; и это принесло ей даже какое-то удовлетворение, словно его недоумение послужило некой компенсацией за сегодняшнее беспокойство. И в самом деле, что за толк был от его визита? Что он ей сказал хорошего? Разве что рассмешил, ну так этот маленький гном, тролль, – или кем он там ещё мог быть на самом деле? – всегда умел казаться или быть на самом деле хамски наглым, хитрым, трогательным и смешным одновременно. И почти всегда не к месту. Невелика заслуга, если вдуматься. Да и охранники теперь настороже.

– Ну, я полетел. – Карел уже распахнул окно и влез на подоконник. Обернулся: – Тебе принести чего-нибудь?

– Ничего мне не надо. Ни-че-го.

Она затворила за ним оконную створку, вогнала в пазик стерженёк щеколды и устало опустилась на кровать. Повалилась на бок, накрылась одеялом и затихла. Ей ничего не хотелось. Глаза были как два свинцовых шарика, закрытые веки, казалось, с трудом их удерживают. Она лежала неподвижно, краем уха различая печальные вздохи гармоники за окном, только вздрогнула, когда хрусталь полночной тишины разбился аркебузным выстрелом, и долго слышала потом, как удаляются и затихают звуки музыки, вдогонку которым несутся божба и проклятия испанца. Что бы там пройдоха Карел ни замыслил, трюк его сработал – один раз пьяный Мануэль дал маху, а второй заряд, должно быть, подмочила роса.

Суета и беготня, наставшие потом, её уже не трогали.

Она спала.

Когда деревья расступились и впереди замаячили первые дома, внезапно посвежело. Всё небо затянуло тучами, в домах засветились окошки. Пора было подумать о ночлеге для себя и стойлах для скотины.

– Видишь этот городишко, Дважды-в-день? – указал рукою Золтан Хагг и поплотнее запахнул плащ. Взгляд его был хмурым и сосредоточенным, из складок вязаного шарфа торчал наружу только нос, горбатый и костистый.

– Вижу. Это Кортрейк?

– Да. Последний раз я был здесь года два тому назад… Было одно дельце, я тебе не рассказывал. Неспокойное было место, хоть и монастырь неподалёку. Ну? Что скажешь? Иоганес Шольц с интересом привстал на стременах, серый войлок его шляпы побелел, покрывшись капельками воды. Толстяк стянул её, отряхнул о колено, напялил обратно и вновь оглядел из-под широких полей шпиль ратуши, церквушку, пару ближних лавочек и россыпь небогатых обшарпанных домишек. Взгляд его скользил по городу, как луч маяка по волнам: туда – сюда, туда обратно… вновь туда… опять обратно…