– Я сейчас приду, – монотонно сказал он и положил трубку.

Выскочив в коридор, Севиюс накинул на себя плащ, небрежно обмотал горло шарфом и быстро обувшись побежал, уже не понимая никого, не замечая ничего. Выбежал из дома своего друга, выбежал никому ничего не сказав, бежал из дома, где собрались ребята, чтобы создать новое сердце для каждого, чтобы создавать музыку. Но сейчас музыка оказалась на втором плане. Он был уверен, что друзья поймут, а если надо, то и простят. Друзья все-таки.

Она жила не очень далеко и через десять минут он уже был у ее дома, вбежал в подъезд и вихрем поднялся на третий этаж, тут и застыл, перед ее дверью.

Криком в голове пролетало:

– Не уходи. Может так надо? Не уходи, наверное, так надо ей, и мне наверное тоже, наверное, но я же люблю! – Все это вертелось, суетилось, болело. Севиюс нажал на кнопку дверного звонка, дверь отворилась, она стояла за дверью, опустив голову и пряча заплаканные глаза. Она ничего не сказала, она ушла в комнату.

Повесив плащ, он присел для того, чтобы разуться и не заметил, как она подошла к нему. Севиюс взглянул на нее, и его ударила молния заплаканных голубых глаз. Глаза, которые он запомнит на всю жизнь, глаза которые просили: «Успокойся же». Глаза, уже жалевшие о содеянном, глаза, которым он нужен был, как никто другой.

Севиюс медленно выпрямился и крепко обнял ее. Не нужно было ничего говорить, она понимала все, словно читала мысли. Они вошли в комнату, он сел на диван, взялся руками за голову и взглядом уткнулся в пол, а она тихонечко присела рядом. Севиюс даже и не представлял, насколько дорого ему обойдется это рядом.

– Мама звонила, – заговорила она.

– Меня на курсы устроили, первого марта экзамен и через три дня я уезжаю.

Севиюс молчал и все так же не поднимал глаз.

– Но ты же знал, что это случится, – еще тише сказала она и нежно взяла его за руку.

– Три дня, всего три дня, – бормотал он, не подозревая того, что это на самом деле так много.

Три дня станут для него целой жизнью, и по истечению этих дней все будет по-другому. Как нежно она держала его за руку, он смотрел на нее, и все его существо говорило о страхе перед надвигающейся и неминуемой потерей. И не знал он была ли такая любовь в ее жизни, но знал точно, что в своей жизни никогда ничего подобного не испытывал и не будет больше такого, не будет, будет…

– Будет! – крикнул он, ударив кулаком об стол, переживая все так же, как и тогда.

Кафе было пустым, не считая засыпавшего бармена, который дернулся от грохота, и видимо посчитав, что грохот ему показался, снова задремал. Опять тишина, не считая тихий говор включенного телевизора, из-за которого при перемене кадров становилось то темнее, то светлее. Вынул очередную сигарету и закурил. Странное напряжение в теле, сигареты обычно транквилизируют состояние, но снова странность, они подействовали наоборот, сильно закружилась голова, на лбу выступили капельки пота. Сигарета дышала во рту. Севиюс схватился обеими руками за стол и уставился широко открытыми, выпученными глазами в отражение экрана телевизора на пивной бутылке.

Так появился вопрос «Что это?». А вот что: ночь, снег, сладкий и холодный февраль, именно за те дни и ночи Севиюс готов отдать все, что у него есть, все то, чем он больше всего дорожит. Нужно учесть то, что только он мог дорожить этим, имя которому «ничего», а по – поводу не сделаешь, узнаем позже.

Нет ничего в телевизоре кроме помех, уже почти год ничего в телевизоре нет, кроме помех, гниющих мозгов и белых пятен с черной тенью.