– Алло.

– Да, – ответил он.

– Я нашла тебе флакончик с запахом.

– Хорошо спасибо, я зайду.

Севиюс положил трубку не попрощавшись. Она уже давно его раздражала. Выскочив из подъезда и пройдя по двору, он пошел по дороге, чуть не забыв о движении машин на проезжей части улиц. То и дело пересекал какие-то дворы, проскакивал по закоулкам, он становился все ближе и ближе к появившейся цели. Вскоре он был уже на месте и тихонько стучал в дверь. Открыла женщина с ребенком на руках.

– Здравствуй, – сказал Севиюс.

– Привет, входи, – ответила она.

– Я ненадолго, – войдя в дом и встав на пороге, ответил он.

– А где Олег? – снова заговорил Севиюс.

– В студии, – отвечала женщина с ребенком, исчезнув в дверях соседней комнаты.

Наступила тишина. Он стоял на пороге, опершись спиной о стену. Через минуту она вышла из комнаты и протянула ему флакончик.

– Он пустой, – улыбнувшись, сказала она. Севиюс взял флакон, сунул его в широкий карман плаща, холодно попрощался и удалился. Женщина с ребенком так и осталась стоять в коридоре. Улыбаясь и слушая быстро удаляющиеся шаги, доносившиеся из глубины подъезда, она тяжело вздохнула и грустно сказала:

– Дикий мальчишка.

День близился к вечеру. Распахнулась настежь дверь в кафе, подойдя к бармену и выложив оставшиеся деньги на стойку бара, он хриплым голосом востребовал бутылку вина.

Взяв стакан и вино, он направился к самому крайнему столику, который давно уже назывался Свой. Уселся так, что посторонним сидевшим в этом кафе показалось, что он просто отвернулся от всего живого. Загородив спиною стол от любопытных глаз.

Как не странно, но в тот день народу было больше, чем обычно. Открыв бутылку, он наполнил стакан вином и тут же его выпил. Выдохнув, он снова сделал то же самое, и так несколько раз, пока бутылка не стала полупустой. Откинувшись на спинку стула, он закурил. Вместе с легким и приятным головокружением он испытывал еще и страх, страх перед надвигающимся. Наконец докурив сигарету, он полез в карман плаща, чтобы вспомнить ее. Достав флакон из кармана, он вдохнул его в себя, и флакон ушел в него.

Теперь все в нем, теперь он в прошлом. Все тут же поплыло и из всего плывущего, словно из какого-то тумана, вдруг появилось то любящее лицо, которое он потерял когда-то. Она улыбалась ему, что-то говорила, он не слышал ее, но все это теребило душу. Она с любовью смотрела ему в глаза. И тело его перестало быть. В ее руках сверкал огонь, и она прикоснулась так ласково и нежно своими горящими, но холодными пальцами к его лицу. И тогда его лицо стало медленно плавиться. Вот исчезли глаза, и он ослеп душою, исчез нос и его душа никогда ничего теперь не ощутит, исчез рот, и душа перестанет говорить, он лишился разума. Все пропало, осталось только то, что жило в нем. Человек без головы встал и быстро, но пошатываясь, направился к дверям. Ему вдруг стало казаться, что все его тело слито из каучука. «Почему каучук?», думал он находясь уже на улице. Он даже засмеялся и блевотина вылетела изо рта ручьем упав в арык, до которого он успел допрыгнуть. Он уже знал, что головы не имеет, осталась лишь привычка ее существования.

На улице в арык нагло блевала торчащая из-под воротника шея. Что-то дергалось в груди и шея болталась в разные стороны с силой, зависящей от залпов из нутра. Странность в том, что возможность осязать, обонять и видеть осталась нетронутой.

– Тогда чем, если головы больше нет?

Этот вопрос, спустя несколько секунд, уже перестал его волновать. Происходил грязный процесс существенного изменения в его сознании. Он пошел домой, останавливаясь ненадолго, чтобы как можно быстрее приблизить процесс к завершению и оставляя после себя желтые кипящие пятна на земле. Когда состояние обрело более скромный характер, он сунул руку в карман и достал сигарету. Попытка сунуть сигарету в рот почти не удалась. Она упала на болтавшуюся шею и тут же всосалась в нее фильтром, теперь требовала огня. Он зажег над шеей спичку и поднес к сигарете. Шея в свою очередь тут же завибрировала, она закуривала.