– Точь-в-точь?

– Да, нелегко представить, – кивнул я. – И у Труди есть большая кукла в таком же наряде.

– Труди? Та безумная девушка?

– Та безумная девушка.

– Здесь тоже есть что-то ужасно безумное…

Она отпустила мою руку и снова занялась охраной начальственного тыла. Через несколько секунд я услышал судорожный вздох и обернулся. Белинда стояла спиной ко мне футах в четырех. Медленно и бесшумно она попятилась, глядя в ту сторону, куда был направлен свет фонаря; свободная рука, протянутая назад, шарила в воздухе. Я взял эту руку; девушка подступила ко мне вплотную, так и не повернувшись, и зашептала:

– Там кто-то есть! Смотрит!

Глянув в направлении луча, я ничего не увидел; правда, ее фонарь был куда слабее моего. Я сжал руку девушки и, когда та обернулась, вопросительно посмотрел в лицо.

– Там кто-то есть. – Тот же настойчивый шепот, а зеленые глаза круглы от страха. – Я видела! Я их видела!

– Их?

– Глаза. Я видела глаза!

Я никогда не сомневался в правдивости Белинды. Возможно, она и впрямь легка на фантазии, но ее учили – и очень хорошо учили – не давать волю воображению на оперативной работе. Я поднял собственный фонарь, при этом не осторожничая, и луч попал ей в лицо, на миг ослепив; когда она инстинктивно прижала ладонь к глазам, я посветил в то место, куда она только что указывала. Человеческих глаз я не обнаружил, зато увидел две куклы, бок о бок; они покачивались, но очень слабо, едва заметно. Покачивались – хотя на четвертом этаже склада не было ни малейшего сквозняка.

Я снова сжал руку помощницы и улыбнулся:

– Похоже, Белинда…

– Вот не надо этого «похоже, Белинда», – не то прошипела, не то прошептала с дрожью в голосе она. – Я точно их видела! Страшные глаза! И они смотрели на нас! Я их видела, честно! Клянусь!

– Да я верю, Белинда, верю…

Белинда обратила ко мне лицо, и в пристальном взгляде читалось разочарование, словно она подозревала насмешку. И ведь правильно подозревала.

– Ну как я могу тебе не верить? – Я не изменил тон.

– Тогда почему ничего не делаешь?

– Как раз собираюсь кое-что сделать. А именно убраться отсюда.

Неторопливо, как будто ничего не произошло, я еще раз оглядел помещение, светя фонариком, затем повернулся к Белинде и успокаивающе произнес:

– Нет здесь для нас ничего интересного, да и вообще возвращаться пора. Думаю, тому, что осталось от наших нервов, выпивка не помешает.

На лице смотревшей на меня Белинды перемешались гнев, разочарование, непонимание и как будто даже некоторое облегчение. Но преобладал гнев. Да и кто не разозлится, когда ему не верят и над ним иронизируют?

– Но я же говорю…

– Нет-нет! – Я приложил к ее губам палец. – Не надо ничего говорить. Не забывай, начальству всегда виднее.

Белинда была слишком молода, чтобы получить апоплексический удар, но эмоции, к нему приводящие, в ней прямо-таки бурлили. Она прожгла меня взглядом, но затем, решив, что словами уже ничего не добиться, пошла вниз по лестнице, каждой четкой линией спины выражая негодование. Я двинулся следом, и моя спина тоже вела себя не как обычно. В ней не ослабевал странный зуд, пока мы не вышли на улицу и я не запер входную дверь.

Мы возвращались быстро, держась друг от друга на расстоянии примерно три фута. Это была инициатива Белинды; своим поведением спутница давала понять, что с объятьями и прижиманием рук на сегодня – а то и навсегда – покончено. Прокашлявшись, я сказал:

– Отступить – не значит сдаться, после снова сможешь драться.

Белинда так кипела от злости, что не восприняла моего утешения.

– Давай помолчим, а?

И я молчал, пока мы не добрались до первой таверны в припортовом квартале, до крайне сомнительного притона под названием «Кошка-девятихвостка». Должно быть, здесь когда-то развлекались британские военные моряки. Я взял Белинду за руку и повел ее внутрь. Она не обрадовалась, но и упираться не стала.