Аня осторожно отпила, ощутив во рту терпкий, сладковатый, с лёгкой кислинкой вкус. Тепло медленно растекалось где-то в груди, согревая и постепенно добавляя эффект лёгкой эйфории.

– Дарджилинг[5] никого не может оставить равнодушным, – довольно добавила Марта, внимательно следившая за реакцией гостьи. – Напоминаю, там только чай – ни сахара, ни алкоголя, ни чего-то ещё, о чём вы сейчас могли случайно подумать.

– У меня даже слов нет!

– Они и не нужны – у вас всё написано на лице, – рассмеялась Астахова, села за стол и, изменившись в лице, добавила: – Я бы не хотела, чтобы наша первая встреча запомнилась нам только… плохим. Я очень переживаю за Юлию Андреевну.

– Тогда давайте к делу, – кивнула Сорокина и достала из рюкзака папку с бланками и шариковую ручку. – Позавчерашнее объяснение получилось совсем формальным. Я заново всё запишу, вы не возражаете?

– Да, конечно, пишите, постараюсь ничего не упустить.

– Итак… Вы сказали, что эта квартира тоже принадлежит Борисовой – получается, вы ей не просто соседка?

– Да. Я, можно так выразиться, у неё работаю, с постоянным проживанием.

– Давно?

– Лет, наверное… пятнадцать-шестнадцать, – немножко покопавшись в памяти, ответила Марта.

– А что вы конкретно делаете?

– Я помогаю Антону – её сыну. Готовлю, убираюсь, стираю, занимаюсь покупками – продукты, одежда, ну всё, что ему понадобится. У него психическое заболевание – шизофрения. Так мне говорила Юлия Андреевна.

– А он в соседней квартире сейчас?

– Да. Он всегда там, – утвердительно кивнула Астахова.

– А на улицу он выходит? На прогулку, учёбу… ну не знаю, куда-то ещё?

– Нет. Он всегда дома. Несколько раз лежал в клинике, а так всегда дома.

– А как он там один… и с таким заболеванием? – удивилась Сорокина.

– У него чёткий график, которого он придерживается неукоснительно, ежедневно. Я всегда знаю, чем он занят в конкретный момент времени. От общения он отказывается, поэтому я вполне могу жить вот так, рядом, а не вместе с ним. Главное – всё делать в соответствии с его режимом дня – так, как он привык.

– А если что-то пойдёт по-другому?

– У него будет нервный срыв.

– В чём это выражается?

– Он… Может быть по-разному, – вздохнула Астахова. – Может начать кричать, может бить себя или биться обо что-то, может бить того, кто рядом. Расчёсывать себя до крови и не останавливаться. А может и наоборот – как будто застывает в каком-то ступоре… Мы стараемся не доводить его до таких состояний и всё делаем по его правилам.

– А что значит – отказывается от общения?

– Не разговаривает… – по лицу Марты пробежала гримаса внутренней боли. – Он со мной никогда не разговаривал.

– За пятнадцать лет? – с сомнением уточнила Аня.

– Да…

– А он умеет?

– Умеет… Он часто разговаривает с самим собой или с кем-то несуществующим… А со мной ни разу… И в глаза не смотрит, – Астахова прикусила нижнюю губу и вытерла внешней стороной указательного пальца проступившую слезу.

– А с Юлией Андреевной общается? – продолжала Сорокина, стараясь оставаться невозмутимой.

– Очень редко. Последнее время совсем перестал – в детстве чаще.

– А сколько ему лет?

– Антону двадцать.

– А этот дом же построен недавно – где вы раньше жили?

Аня привычно двигалась по чужому жизненному пути в поисках закоулков, в которых могут прятаться какие-то секреты.

– Раньше я жила вместе с Юлией Андреевной и Антоном в их квартире, в Москве, в Лефортово. Переехали… Переехали в двадцатом году. Я сюда, а Антон в соседнюю.

– А Юлия Андреевна?

– А она нет. Она здесь никогда не жила – заезжает в гости.

– То есть, условно говоря, три года Антон в той квартире один, а она только посещает?