Именно такие идеи, основанные на эмоциях, эксплуатируют политики. Во все времена они выдвигают лозунг «Сейчас не время прикрываться гуманистическими идеями!». Они понимают, что смертная казнь – древнейший культурно-исторический институт и уже в силу этого его влияние на массовое сознание имеет огромную силу. Прорываясь к власти, решая свои сиюминутные задачи или же просто желая напомнить о себе, они не думают о том, что «использовать смертную казнь для мелкого политиканства – все равно что раскочегаривать спящий Везувий для приготовления утреннего кофе»[4]. Пока они не у власти, они не задумываются над тем, что в силу своей психологической природы тема смертной казни отвлекает внимание общества от проблем неизмеримо более сложных и важных. Еще хуже, когда эту тему эксплуатируют сознательно, когда на этих струнах играют те, кто у власти.

«Смертная казнь считает годы своего существования тысячелетиями, а свои жертвы – миллионами»[5]. Как узаконенный вид наказания она появилась одновременно с появлением институтов власти, при переходе к обществу, регулируемому закрепленными нормами и правоотношениями. С тех пор практика смертной казни обрела свою собственную историю и настолько глубоко вошла в область фактов[6], что почти до конца XVIII века никто и не думал отрицать законность этой меры наказания.

Как известно, одним из первых, кто осмелился сделать это, был выдающийся итальянский просветитель и гуманист Ч. Беккариа, чьи быстро набиравшие популярность воззрения устрашили самые смелые умы того времени – Вольтера, Руссо и Монтескье. В своем широко известном труде «О преступлениях и наказаниях» (1764 г.) он сформулировал основные этические, уголовно-политические и юридические аргументы против смертной казни, убедительно доказывая на историческом опыте реальную возможность отказа от этой меры без каких-либо потрясений, показывая, что излишне суровые наказания лишь ожесточают нравы людей.

Ч. Беккариа исходил из того, что человек сам не властен в собственной жизни, сам не имеет права располагать ею и не может отказаться от нее. Как же он может отчуждать ее другому? Жизнь человека неприкосновенна: ни индивидуум, ни общество не имеют права над нею, поскольку она дается свыше, а не законами и декретами. «Мне кажется абсурдом, – писал Ч. Беккариа, – когда законы, которые порицают убийства и карают за него, сами совершают то же самое. И для того, чтобы удержать граждан от убийства, предписывают властям убивать».

Прошли века, идеи Ч. Беккариа постепенно стали обретать реальные очертания и в теории уголовного права, и на практике[7]. XX век, вероятно, дал миру больше перемен, чем любой другой. Во многих областях общественной жизни, в росте экономических и демократических преобразований достигнут очевидный прогресс. И все же, каждый век, похоже, имеет свое средневековье. В самом деле, именно в XX веке было казнено больше людей, чем в любом другом. Поэтому анализ проблемы смертной казни с точки зрения защиты фундаментальных прав человека меняет расстановку акцентов и требует иных подходов. Главным при этом должно быть осознание того, что проблема смертной казни неотделима от концепции прав человека и несовместима с ней, ибо казнь попирает права человека и, прежде всего, его право на жизнь. При таком подходе смертная казнь – это не столько правовая проблема, сколько проблема гуманитарная и нравственная. В качестве таковой она актуальна в том смысле, что меняется парадигма развития человеческой цивилизации[8]. Необратимо меняется время и, чтобы ни говорили, как бы ни срабатывали рефлексы и инстинктивные желания возмездия, общая психологическая атмосфера во вступающем в новую эпоху человеческом обществе хотя и медленно, но все же постепенно меняется. На этом фоне смертная казнь во все большей степени становится рудиментом современной истории; государство теряет право убивать своих граждан, какие бы преступления они ни совершали. Именно в таком контексте рассматривает институт смертной казни международное правозащитное движение, и именно такой подход к исследованию высшей меры наказания следует считать приоритетным и наиболее перспективным.