Но Кедр не отставал.

– Хорошо, а что такое «дискета» – ты в курсе?

– Про дискету не знаю, – честно сознался Четвертый. – Но, может, вы уже объясните – что происходит? А то я, честно говоря, сижу здесь дурак дураком.

– А происходит каждый раз одно и то же, – вступила в разговор раскрасневшаяся от пива Береза. – Каждый раз эти два душнилы начинают друг к другу цепляться. Но если очень коротко – то все просто. Мы – очень долгоживущие существа. И, как вы говорите, «вставляет» нас только то искусство, которое вне времени, которое не устаревает или устаревает очень медленно, за несколько столетий. Это значит, что в сфере литературы нам подходят только стихи.

– Почему? – удивился монах.

– Потому что написать не девальвирующийся от времени роман практически невозможно. Как правило, уже через пару поколений прозу читать тяжело. Меняется все – ритм речи, сленг, актуальность тех или иных тем, лексика – да все!

– А стихи – нет? – продолжал допытываться Четвертый.

– А стихи тоже в основном да, но некоторые – нет, – улыбнулась Береза. – Некоторые строки вечны и не стираются. Я сейчас приведу пример, чтобы тебе было понятно. У Пушкина, самого великого поэта, писавшего на русском языке, есть, разумеется, безнадежно устаревшие строчки.

Бразды пушистые взрывая,

Летит кибитка удалая;

Ямщик сидит на облучке

В тулупе, в красном кушаке.

Что тебе здесь непонятно?

Четвертый почесал в затылке.

– Ну… Как бы… Все. Все непонятно. Я понял только, что кто-то что-то взорвал, а потом улетел. А кто сидит – я так и не въехал.

– Отлично! – засмеялась Береза. – А теперь для сравнения его же классическое:

Я вас любил: любовь еще, быть может,

В душе моей угасла не совсем;

Но пусть она вас больше не тревожит;

Я не хочу печалить вас ничем.

Я вас любил безмолвно, безнадежно,

То робостью, то ревностью томим;

Я вас любил так искренно, так нежно,

Как дай вам бог любимой быть другим.

Здесь что непонятно?

Четвертый покраснел.

– Здесь все понятно. Даже мне. Но в общем я понял, о чем вы. Стихи могут портиться, а могут не портиться. Могут быть сильными и слабыми. Как заклинания. Можно на пять минут заклятие наложить, а можно на всю жизнь!

– Во! – неожиданно заорал невоспитанный Дуб. – Я же говорил – он нормальный! А ты шаришь, пацан! Именно так – заклинания, магия! До появления Системы стихи были видом творчества, максимально приближенным к магии. И точно так же, как заклинания, они могли сработать или не сработать. Вот послушай одного древнего поэта, Рождественский его фамилия.

Сначала в груди возникает надежда,

неведомый гул посреди тишины.

Хоть строки

еще существуют отдельно,

они еще только наитьем слышны.

Есть эхо.

Предчувствие притяженья.

Почти что смертельное баловство…

И – точка.

И не было стихотворенья.

Была лишь попытка.

Желанье его.

Тоже, кстати, из вечных стихов. Там просто нечему портиться – стихи люди не перестанут писать, пока не вымрут.

– Ну хватит, – поморщился Кедр. – Рождественский прекрасен, но у нас сегодня не он.

– Зануда ты, – поморщился Дуб, и пояснил Четвертому. – Каждые такие посиделки посвящены одному поэту. Мы выбираем у него вневременные стихи и читаем друг другу. Сегодня у нас Элмер Транк. Был такой поэт в России, первые стихи за пару лет до появления Системы появились. Кстати, неподалеку здесь жил, у колдунов в локации. Из настоящих был, без матюгов и шок-контента до души добирался.

– Ну так и начинай тогда, – улыбнулась Береза.

– Да легко, – кивнул Дуб.

Не смирили нас железом и льдом,

Не пленили благосклонностью дам.

Где мои сапоги – там и дом,

То, что ближе лежит – тем и дам.

Я не горд и не особенно зол,