– Светка не звонила?

– Не звонила Светка, – равнодушно произнес Зимин и уселся рядом с собакой на диван. Закурил сигаретку с рыжим фильтром. Кубинские сигариллы с нежным ореховым вкусом закончились накануне, их можно было купить только в областном центре. Зимин лениво тискал Брома: мял его прохладные хрустящие уши, быстро чесал бока – пес не любил такие нежности, порыкивал, внимания ему и без того хватало. Вот Михалыч, тот гладил как нужно: не торопился, проходил ладонью от ушей до хвоста ответственно и скучно. Утренний Бром уютно пах овсяным печеньем. Тесть демонстративно убирал со стола пустые бутылки, но молчал. Сложив их в ведро, он создал из пакета мусорный шар и ловко завязал.

– Ты бы лучше трубку курил, там хоть табак, а не бумага. Тебе в магазин не нужно? – тесть подобрался к главному, держа мусорный кулек в руке. После этого он принялся заунывно и долго рассказывать, как сломалась его машина, старенькая «Витара»: трамблер, стратер, что-то там пыльник… Зимин был равнодушен к устройству автомобиля, его машины всегда заводились.

– Сгоняем. Трубку лучше тебе, Михалыч. Тебе очень пойдет трубка, просто молодой Есенин, – Зимин вспомнил стихи про поля и рощи, которые читал ему Михалыч, кажется, позавчера. Там была до неприличия вторичная строка про «хохот журавлей».

– Да, Есенин покуривал… А я даже в молодости ни-ни, не нравилось, представляешь? – отреагировал тесть, и было заметно, что сравнение с поэтом ему польстило.

– Не могу представить, – Зимин взял со стола пепельницу.

Тесть крякнул и позвенел бутылками:

– Ты это, Павел… не разгоняйся. Не получилось бы как в прошлый раз.

Зимин кивнул и резко отвернулся к окну, как человек, давно покаявшийся в своих грехах, но оскорбленный небрежным напоминаем об этом. В прошлый раз и правда получилось не очень. В начале лета Паше Зиме пришлось полежать немного в местной больничке, в палате для испытавших на себе силу белой горячки. Об этом даже писали в газете «Колтунский листок». Жена рассказывала, ему там надевали смирительную рубаху, но может, привирала для яркости, потому что Зимин ничего из этого не помнил. Не может же такого быть, чтобы настолько необычное с ним происходило, а в памяти совсем ничего не осталось?

Родственники неловко молчали. Михалыч успел пожалеть, что завел этот разговор. Наконец Бром всех выручил – по своему обыкновению залаял на кипящий кофе, и этим расшевелил мужчин. Они молча напились и, взбодрившись, поехали в магазин вдвоем, не считая собаки.

Бром сидел в машине на заднем и лапками подтягивал себя до уровня обзора, такое было вредно для его позвоночника. Люди, коты, собаки и медлительные шумные трактора злили Брома, он рычал и бил кожаное сиденье хвостом, как плетью.

Чтобы попасть в магазин, нужно было проехать через весь коттеджный поселок, выскочить на федеральную трассу, подняться в горку, свернуть налево, там взять правее, после фиолетовой, как заячья почка, цистерны снова налево, через мостик небольшой, а там уж, мимо не проедешь, – красный магазин. Зимин вел «Крузак» по-кавказски лихо, от него шарахались. Тесть кутался в свитер, в котором он ходил и в зной, и в снег, боялся простудиться. Зять этого скорее не замечал, чем из вредности, он опустил окно и, облокотившись на дверь, курил туда и стряхивал пепел. Погода чуть улучшилась, дождь перестал, и осторожно выглядывало солнце. Зимин включил на магнитоле какой-то пульсирующий электронный трек и прибавил громкость до неприятного. У тестя от этого зачесались волосатые уши. Старик морщился, но терпеливо сносил ущерб из-за того, что в доме задел зятя своими нотациями о пьянстве.