В этот день я с утра играл с соседским мальчиком в их огороде. Мы швыряли камни, и я случайно разбил окно в их доме. Испугавшись, что меня отругают его родители, я убежал к Днепру, а затем домой. Прибежав домой, я по радио услышал выступление Молотова о том, что немцы напали на нас, и началась война. Естественно, о моем наказании все забыли, поскольку весть о войне заняла умы всех горожан. Начались разговоры среди взрослых о том, что немцы, двинувшись на СССР, могут снова занять Рогачев, как они это делали в 1918 году. Некоторые говорили, что немцы дойдут лишь до так называемой старой границы 1939 года СССР с Польшей. Но немцы не остановились на старой границе и пошли дальше, что стало ясно на третий день войны. Пошли разговоры о том, что необходимо бы эвакуироваться подальше от боев, ведь СССР – большая страна с огромной территорией, и можно эвакуироваться к Уралу, вглубь страны. Однако большинство людей не хотели эвакуироваться, даже евреи, которых было около половины населения города. Они говорили, что немцы не тронут мирное население, что еврейский язык и немецкий схожи между собой, что немцы – культурная нация, они ведь не уничтожали мирное население в 1918 году во время оккупации Белоруссии. Подспудно имелось в виду, что советская власть плохая для населения, а немецкая власть будет лучше. Советская пропаганда тоже не упоминала о массовых репрессиях немцев против еврейского народа.

Мама была кандидатом в члены ВКП (б) и 30 июня пошла к первому секретарю райкома партии (его фамилия, насколько я помню, была Суворов) с вопросом, следует ли эвакуироваться, так как немцы по слухам вот-вот войдут в город. Пришла она оттуда злая и сказала, что он принял её очень плохо, прокричав ей: «Нечего сеять панику вестями о наступлении немцев! Если вы будете ещё об этом вслух в городе говорить, то мы вас как провокатора, паникера и вдову врага народа расстреляем». Она сказала нам: «Я с таким дураком в одной партии быть не хочу!». Я помню, как она разожгла на припечке несколько щепок и сожгла свою кандидатскую карточку. Эта картина до сих пор стоит перед моими глазами, и мне тогда было смешно.

В ночь с 30 июня на 1 июля руководство города во главе с Суворовым сбежало из Рогачева, взорвав за собой мост через Днепр. Взрывной волной выбило стекла в нашем доме. Мы, дети, спали на полу под окном, и взрослые бросились к нам, думая, что нас ранило осколками стекла. Однако никто не пострадал, так как нас защитил комод, который прикрывал третью часть окна, и выбитые стекла упали между комодом и стенкой. Утром я с соседским мальчиком побежал смотреть, что случилось с мостом. Мы увидели, как обломки взорванного моста валяются в реке. На берегу стояли большие группы красноармейцев, они ругали руководство города за взрыв моста и своих командиров, говорили, что их предали и продали. Многие переодевались в гражданскую одежду, которую они покупали у местных жителей. Среди солдат много было новобранцев, которые выделялись стрижкой «под ноль».

1 июля начался обстрел города. Стреляла, увы, наша артиллерия, стараясь уничтожить городские постройки. Такая тактика «выжженной земли», следуя которой при отступлении надо было всё разрушать, практиковалась Сталиным и его приспешниками. Стреляли сильно. Мы хотели уйти из города, и тот же полковник, который общался в свое время с моим отчимом, рассказал о существовании брода, по которому можно пересечь Днепр и эвакуироваться.

Конечно, это означало, что идти придется налегке, не взяв с собой ничего из вещей. Люди, одетые в июле месяце в шорты и лёгкие тапочки, собирались эвакуироваться, как будто на пикник (во всяком случае, так думала моя мама). И вот мы: моя мама, её сестра, мой отчим, нас трое детей и этот полковник – лежим в ночной темноте в огороде и ждём, когда прекратится стрельба, чтобы перейти улицу и идти дальше.