Весной 1940 года я вернулся из Осиповичей к маме в Голынку, к этому времени она вышла замуж за Верниковского Михаила Викторовича и жила в его квартире. Он работал в местном колхозе кузнецом, а также являлся старшим лейтенантом запаса. Его уволили из армии якобы из-за пьянства, но я ни разу не видел, чтобы он выпивал. Его кузница находилась в другой деревне, примерно в трех километрах от Голынки. Его предыдущая жена тоже была учительницей, она умерла от туберкулёза (на её место и прислали маму). У Верниковского было двое детей: дочь Валя 1930 г.р. и сын Володя 1935 г. р. К первому мая 1940 года из Рогачева привезли моего брата Игоря, и мы с Верниковскими стали жить одной семьей.

Квартира была в большом доме. Полдома занимало правление колхоза, полдома мы. Квартира была достаточно большая и состояла из кухни и двух комнат. Стояли кровати, стол, был подпол, куда однажды упала мама. Она часто ругалась со своим новым мужем, несмотря на то, что он был добродушным. Маме оказалась не по силам такая большая семья.

Весной 1941 года пропал учитель – 18-летний парень, которого прислали на работу к нам в школу после окончания им педагогического училища на смену моей маме, так как мама ушла в отпуск по беременности. Дело оказалось нешуточным. Никто не знал, где учитель, в том числе и директор школы. По деревне поползли слухи, что, мол, Стальгорова и Верниковский убили его, потому что она «ведьма», «жена врага народа», и пропавшего последний раз видели заходящим в их дом. Начали искать труп. Отчима и мою беременную маму арестовали и увезли в Осиповичи. Я по просьбе отчима пошел к его родственникам в соседнюю деревню попросить, чтобы кто-то из них присмотрел за нами – детьми. Труп учителя стали искать в реке Березине, считая, что Стальгорова и Верниковский выбросили его в реку. Искали двое суток, а на третьи сутки появился живой и невредимый учитель. Оказалось, что ему перед отправлением в Голынку не дали положенного после окончания училища отпуска, и он уехал самовольно, не сказав директору школы, к своим родителям далеко от Голынки, в другую область Белоруссии. Маму и отчима сразу отпустили домой.

В 1940—1941 учебном году я учился в первом классе. Еще до первого класса я умел читать по-русски и по-белорусски, считать и выполнять арифметические действия в пределах тысячи. Правда, я не умел как следует писать, тем более по-белорусски. На занятиях я скучал оттого, что мне нечего было делать. Я ходил на уроках по классу, не слушался учителя, когда он просил сесть за парту. Учитель много раз меня пересаживал то к мальчикам, то к девочкам, но это не помогало. Когда он сажал меня за первую парту, я наклонялся, чтобы заглянуть в учительский журнал, и кричал на весь класс, кому какие ставят оценки. Тогда не пользовались балльной системой, а оценки были такими: «вельмi дрэнна» («очень плохо»), «дрэнна» («плохо»), «пасрэдна» («посредственно»), «добра» («хорошо») и «выдатна» («отлично»). Кстати, я за то, чтобы и в наше время оценку «тройка» называть не «удовлетворительно», а «посредственно», ведь между этими словами колоссальная разница. Так я окончил первый класс, и учитель честно поставил мне в ведомости за чтение «выдатна», за письмо «выдатна», по другим предметам тоже «выдатна», а за поведение «дрэнна».

В конце апреля 1941 года мама родила от Верниковского дочь, назвали ее Маргарита. Так в нашей семье стало пятеро детей. После 1 мая Верниковского призвали на армейские месячные сборы командного состава в Брест. И вот мы практически всей нашей большой семьей (дочь Верниковскогго Валя осталась у своих родственников, они жили в деревне в пяти километрах от Голынки) в самом начале июня 1941 года отправились в город Рогачев к маминой маме. Ехали поездом. На мне были детская матроска и бескозырка. Я постоянно высовывался из окна движущегося поезда, и в итоге бескозырку сорвало и унесло ветром.