В кабинете она сообщила, что не хочет, чтобы я брала матанализ, потому что я пропустила экзамен на уровень, а откуда ей знать, насколько хорошо меня готовили к матанализу в Фиф-Ривер-Фоллз. К тому же я только в одиннадцатом, а матанализ для двенадцатиклассников. Еще здесь нет испанского – в старшей школе только немецкий, – и они проходят американскую литературу в одиннадцатом классе, а это значит, что я буду читать практически то же самое, что в прошлом году в предыдущих двух школах. Там американскую литературу проходили в десятом. В прошлом году я дважды перечитала «Алую букву»[4].

Она с явным раздражением пролистала мою стопку табелей.

– Почему твое имя почти везде написано с ошибками?

Я пожала плечами. Мама тоже.

К началу третьего урока меня записали на матанализ, несмотря на возражения психолога, на всякие обычные предметы типа литературы и истории, на некое «изучение животных» и что-то под названием «мировая художественная культура». Я была уверена, что на этот урок большинство моих одноклассников будут ходить обкуренные. Я надеялась, что у них есть кружок фотографии, но нет.

Изучение животных оказалось сосредоточено на молочном животноводстве, но это только на семестр. Зато, когда мама опять решит переехать, у меня будет уже полбалла по естественным наукам. Если, конечно, предположить, что мы останемся здесь на семестр, хотя рассчитывать на это рискованно.

Секретарь администрации сделала мне пропуск и завела на меня счет в столовой, а мама положила туда 11.42 доллара мелочью, выуженной из кошелька.

– Удачи, – сказала она, пригладила мои волосы (по ее словам, они смешно торчат во все стороны) и ушла.

Секретарша дала мне распечатку с расписанием.

– Хочешь, тебе кто-нибудь все тут покажет?

– У вас на классах ведь есть номера? – ответила я. – Не беспокойтесь, я как-нибудь разберусь.

Секретарша широко улыбнулась. Губы у нее были очень ярко накрашены.

– Дети тут очень хорошие, – сказала она.

Почти во всех школах, куда я ходила, кто-нибудь говорил мне: «Дети тут очень хорошие». Правда, в единственной школе, где этого не говорили, дети действительно оказались ужасные. В любом случае, если секретарша говорит, что кто-то хорош, это еще ничего не значит.

Да это и не важно. После переезда мне никогда никто не пишет, и совершенно не исключено, что через неделю мама захочет переехать в Мичиган. Единственные друзья, которых мне удается сохранить, – те, кого я знаю на Кэтнет.

Первый урок, куда я попала, – удаленное занятие по математике. Мы смотрели, как учитель на экране объясняет матанализ. Он видел весь наш класс и мог нас вызывать, но был где-то далеко и, как выяснилось, вел сразу четыре удаленных урока. В моем предыдущем округе так вели испанский. Из-за какого-то закона о надсмотре, в классе еще сидела инспекторша, которой абсолютно нечего было делать, кроме как кричать, если вдруг кто достанет телефон. Правда, она игнорировала все прочие нарушения. Например, девочка рядом со мной не конспектировала, а рисовала.

Она начала с графика координат, который объяснял учитель, но потом продлила линии и превратила функцию в замок. Это был замок с кучей деталей, но если вглядеться, оказывалось, что она вообще-то продолжала конспект. Все записи каким-то образом встраивались в замок.

Она подняла глаза и заметила, что я уставилась на ее рисунок. Мне тут же стало неловко – вдруг она разозлится, – но она, похоже, была очень довольна собой и пририсовала к замку принцессу с птицей на плече, стоящую на стене.

У этой девочки были длинные каштановые волосы, они рассыпались по парте, наполовину скрыв ее сосредоточенное лицо и довольно сложный маникюр: планеты поверх черного лака. Интересно, она сама его делала или ей помогла подруга? Я даже просто покрасить ногти на правой руке не могу, такая у меня неуклюжая левая.