– Да всё как-то справлялась. А теперь вот, видишь, слегла. Спасибо, Михал Кузьмичу, председателю, не забывает старую, то дочь свою пришлёт прибраться, то сам заедет навестит. Но, чувствую, тяжело им со мной. Вот и решилась тебе написать. Кроме тебя у меня ведь никого не осталось!

– Это да. А я ведь тёть Маш, не один. Вот, с семьёй приехал. Знакомься!

Он знаком пригласил родных подойти. Те, осторожно ступая на коврики, подошли и встали рядом с кроватью.

– Мой сын, Дима, – сказал папа, положив руку на его плечо. А это вот, жена – Олюшка.

– Ну здравствуй, красавица, а я тётя Маша, – протянула она ей свою руку.

Ольга чуть пожала её. Это была рука, сильного человека, жёсткая от деревенского труда и одновременно тёплая, от доброты, которая она дарила людям.

– А этот, этот прям герой, прям ты, Колюшка в детстве. Иди сюда поближе, сядь, не бойся, зови меня бабушкой Машей, можешь бабулечкой, я не обижусь! – сказала она, гладя Димкину руку и заглядывая в его глаза.

– Хорошо, бабушка! – ответил мальчик.

– Ну и молодец! – она полезла одной рукой под подушку и вытащила две смородиновые карамельки.

– На-ка вот, бабушкины конфетки, поешь, посластись с дороги! – сказала тётя Маша, передавая Димке угощение.

– Спасибо, бабулечка! – вспомнив договорённости поблагодарил её Димка.

– Вот молодец. Ну, гости дорогие, рассказывайте, как там столица? Как вы поживаете.

– Тёть Маш, давай мы сейчас всё сготовим, а то не ели ещё ничего с дороги. А там и поговорим, хорошо?

– Да я и не спорю, – махнула бабулечка рукой, – располагайтесь, распоряжайтесь! Всё ты здесь знаешь, ничего не изменилось. Колодец во дворе. Печку не пропустишь, вон какая огромная, да с лежанкой. Вот Димку туда на овчинку положишь на ночь, сладко там спиться, а сны какие? Ты в столице такие и не видал! Слышишь, внучок?

Димка с любопытством разглядывал печку, вытаскивал какие-то металлические пластины, открывал дверки. Даже заглянул в топку, измазав руки угольной сажей.

– Хорошо, бабулечка, – я только сейчас одним глазком взгляну, – сказал он, залезая по лесенке приставленной к стене печки на лежанку. Он выглянул из-за трубы и крикнул взрослым:

– Ку-ку!

Тут в часах открылись дверцы, и кукушка тоже начала куковать:

– Ку-ку!

– Ну надо же, была у меня одна кукушечка, а стало две, – ласково произнесла тётя Маша.

Взрослые рассмеялись, а Димка меж тем, соревновался с кукушкой, кто громче.

– Теперь и не понятно сколько время, пока на часы не посмотришь. Ну, сын, сколько времени на часах?

– Большая и маленькая стрелка на двенадцати, значит… двенадцать часов!

– Ну, слава Богу, – произнесла мама, – а то я уж думала, что двадцать три ноль ноль!

– Почему? – спросил папа.

– Столько нам кукушки накуковали, – рассмеялась мама.

– Олюшка, – позвала тётя Маша, – ты вот что… Скатерть у меня в комоде, там же и утварь всякая: вилки, тарелки ложки. Самовар внизу у стола. Давно им не пользовалась, а вам может быть в диковинку. Колю попроси, он растопит.

– Коль, а Коль! Небось забыл, как самовар сапогом раскочегаривать?

– Да нет, тётя Маша, помню, сделаю. Димка, – обратился он к сыну, – давай-ка одевайся, пойдём, принесём вещи из машины. Натаскаем воды, затопим печь и самовар. На всё про всё у нас час, да и пообедаем!

За полчаса мужчины семейства Краськовых разложили все вещи в доме, принесли шесть вёдер воды и затопили печь. Димка сидел у топки печи, розовощёкий, довольный тем, что он всё делал вместе с папой. Родители суетились над чугунками, которые надо было поставить в печь.

За это короткое время, проведённое в Избах, мальчик узнал много новых «старых» слов: «Чугун» – фигурная кастрюля из толстого железа; «Ухват» – длинная палка с металлической рогатиной на конце, чтобы ставить чугун внутрь печи; «Лежанка» – место на печи, где можно спать и греться.