Дорога на Петербург была переполнена, какое-то совершенно немыслимое количество людей рвалось в столицу. На станции то и дело врывались фельдъегери и курьеры, которые уводили лошадей прямо из-под носа, и если б у Гончарова не была указана местом службы Государственная Коллегия, он бы добирался не семь дней, а все четырнадцать.

Одоевский жил на Исаакиевской площади, напротив разрушенного одноимённого собора, который начала строить ещё Екатерина Великая, а потом каждый новый монарх переделывал на свой вкус. Покойный Александр Павлович, правда, не продвинулся дальше проекта. Возле доходного дома лежали доски, громоздился мрамор и кирпич от разобранных стен. По темноте, рано утром четырнадцатого декабря, Митя пробирался меж них в поисках своего адресата. На стук дверь отпер какой-то человек.

– Здравствуйте! Простите ради Бога, что в такую рань, – сказал Митя. – А Александр Иванович дома?

– Нет, извините, барин, он с дежурства раньше десяти утра никогда не приходит. Но вы подождите минуточку.

Дмитрий хотел как раз попросить разрешения остаться до прихода хозяина, но человек скрылся в одной из комнат и громко доложил кому-то:

– Тут барин какой-то к Александру Ивановичу.

– Спасибо, Семён.

В полумраке прихожей показался высокий сутулый мужчина в тёмной шинели с меховым воротником.

– Доброе утро! – слегка растягивая слова, сказал он, и Митя сразу узнал голос и манеру речи.

– Вильгельм Карлович, это вы?! Здравствуйте, очень рад видеть вас здесь! Я Дмитрий Гончаров, мы встречались у Одоевского Владимира Фёдоровича, в Москве. Привёз письмо Александру Ивановичу от брата.

– Как же, помню, – отвечал Кюхельбекер, глядя пустым взглядом куда-то мимо него. – Вы простите, голубчик, мне уходить надобно. Не знаю, вернусь ли, скоро ли, – поправился он. – Хотите – будьте здесь, или пойдёмте со мной, сегодня на Сенатской площади будет уйма народу.

– А что такое? Празднование? – спросил Митя.

– Можно и так сказать, – как-то невесело улыбнулся Вильгельм Карлович. – Присяга Императору Николаю Первому.

– Как присяга? – Митя чуть не сел тут же на пол. – Мы же вот только Константину присягали!

– Ну вот так. Отрёкся Константин. Прошу прощения, молодой человек, я спешу, – Кюхельбекер рассовал по карманам какие-то вещи с трюмо, обнял слугу и, кивнув Дмитрию, исчез за дверью.

Оставшись наедине с чужим человеком, Митя совсем растерялся. Но Семён показал ему на диван и, как Мите почудилось, всхлипнув, выскочил куда-то в коридор. Дмитрий сперва сел, но через четверть часа, уже изнемогая от безделья, встал и прошёлся по прихожей. Зеркало отразило измученного дорогой молодого человека с круглым лицом и тёмными глазами, волнистые волосы слиплись и не поддавались попыткам привести их в порядок. Как и мысли. Что за бесовщина здесь творится? Управление страной, династические вопросы подчинены строгим правилам – это Дмитрий знал из уроков российского законоведения и политической экономии. Как можно вот так сбивать с толку свой народ? Добром это не кончится. Митя ещё раз прошёл вглубь квартиры и от нечего делать заглянул в комнаты. Их было три. Одна – явно Семёна, маленькая каморка с топчаном. Вторая – из которой вышел Кюхельбекер, больше и уютнее, но он не стал заходить, неудобно было. Третья – видимо, Владимирова брата – по-армейскому прибрана. Постель застелена ровно, письменный стол в порядке – лишь стопка книг да подсвечник с почти новой свечой. На окне не было занавесей, подоконник пуст и чист, с улицы лился приглушённый розовый свет, отражённый от снега. Ещё только начало светать, было тихо и сумрачно. Митя осторожно вошёл в комнату и прильнул к окну. Оказалось, что тишина иллюзорна – на улицах уже появлялись люди. Может быть, действительно, сходить на площадь? До десяти часов ещё уйма времени. Дмитрий вынул письмо от Владимира из дорожной сумки, расправил его и положил в центр стола печатью наверх. «Тут Александр Иванович точно заметит конверт», – решил он. Затем Митя вышел из комнаты и из квартиры, аккуратно прикрыв за собой двери.