Тридцатого ноября поздно вечером Владимир сам пришёл к нему, что случалось весьма редко. В холостяцкой квартире Мити был порядок, но уюта в ней не было, и гостей он почти никогда не принимал. Этот визит казался тем более удивителен, что с Одоевским они уже встречались сегодня по службе. Утром вся Государственная Коллегия Иностранных Дел была срочно созвана для принесения присяги Императору и Самодержцу Всероссийскому Константину Первому. Сам Дмитрий был, конечно, расстроен смертью Его Величества Александра Павловича, но на Владимире просто лица не было.

– Ты чего такой кислый? – спросил его Митя, усадив в кресло и налив кофею. Сам он остался стоять у комода. – Нынче же со всеми кричал: «Да здравствует Император!» – Владимир не ответил, и Митя продолжил свою мысль: – Интересно всё-таки получается, как нас настраивают на хорошее. Будь ты хоть повар в ресторации, хоть император, а помер – бог с тобой, незаменимых нет. Да здравствует новое и лучшее! – он поднял свою чашку с кофеем в салюте.

– Да какое лучшее! – вспылил Владимир, чуть не облив подлокотник. – Нашей Отчизне нужен мудрый государь, заботящийся о благе Родины, а не польский главнокомандующий!

Митя даже растерялся от таких пламенных речей приятеля. Пытаясь перевести разговор на другую тему, он спросил:

– Ты из-за этого не спишь в такой час? Завтра бы обсудили у тебя со всеми, – а про себя тут же решил назавтра пойти к матери, чтобы не участвовать в дискуссии. Хотя дома, наверное, тоже будут страдания на публику. Владимир хотя бы искренен.

– На самом деле, нет, – Одоевский закрыл глаза, отпил из чашки, вздохнул и снова посмотрел на Дмитрия. – Как ты думаешь, в столице будут празднования?

– Наверное, – пожал плечами Митя. – Может, и у нас будут. А ты в столицу собрался, что ли? Это ж дней пять на почтовых.

– Ну, можно и быстрее доехать, ты не бывал разве?

– Давно не был, – смутился Дмитрий, не желая упоминать, что в Петербург он ездил разве что в детстве, а после недосуг было.

– А хочешь попасть? – прищурился Владимир, уже полностью владея собой.

Митя задумался, взвешивая.

– Тебе надо там что-то? – догадался он.

Владимир поёрзал:

– Письмо передать. Брату.

– Я думал, ты вместе предлагаешь поехать, – возмутился Митя. – А что сам-то, не хочешь на празднества попасть?

– Надобности у меня тут, – отвёл взгляд Владимир. – Сделай доброе дело! – почти взмолился он вдруг. – Боюсь я за Сашку. Наворотит делов.

Дмитрий молча допил кофей, поставил чашку на комод, обтёр ладони друг об друга, вздохнул.

– Написал уже брату-то? Давай сюда, – Владимир вынул из внутреннего кармана сюртука письмо, запечатанное фамильной княжеской печатью Одоевских, и передал Мите.

– Я там упомянул тебя, что, мол, Гончаров Дмитрий Николаевич, податель сего, добрейшей души человек и мой лучший друг, поживёт у тебя, братец, с неделю, посмотрит красоты столицы нашей.

– А если б я не согласился? – изумился Митя.

– Ну переписал бы. Но сам посуди, какая прекрасная возможность увидеть Петербург! Да ещё и в такое время! Там, может, и до Нового Года задержишься, если понравится. На службе я всё улажу, тебя отпустят!

– Ну ты и бестия! – почти восхитился столь плотно взятый в оборот юноша. Одоевский намеренно или случайно почуял его тайное желание – повидать мир. Пусть всего лишь столицу. – Ладно, договорились.

Владимир даже сам выправил подорожную для Дмитрия, придумав какую-то служебную надобность в Петербурге. Но пока суд да дело выехать удалось только через неделю. Мать, узнав, что сын едет в столицу, тоже придумала ему поручение – попасть на приём к высокопоставленным знакомым, чтобы это поспособствовало повышению по службе. Но сперва нужно было заехать к Александру Одоевскому.