Но потом нам раздали ярко-оранжевые листовки с расценками на аренду инструментов, на учебники с подготовительными упражнениями, концертную форму и частные уроки. Цифры, цифры, цифры… Я даже подсчитывать не стала.

Да, дела у нас в семье теперь были получше, но не настолько, чтобы хватило мне на оркестр.

В тот день, когда старшеклассники уже ушли, на большой перемене мы сидели в столовой и я сказала Лорен и Энди, что хочу записаться не в оркестр, а на изобразительные искусства. А когда вернулась домой и рассказала родителям, что сегодня у нас открыли запись в оркестр и я туда не хочу, они спросили:

– Точно не хочешь?

– Точно-точно, – солгала я.

И мама с папой облегченно переглянулись, как только подумали, что я на них не смотрю.

Но оркестр был терпелив и ждал, и нашептывал из-за кулис, что, может быть, в один прекрасный день настанет черед музыки. В восьмом классе, весной, этот вкрадчивый шепот превратился в настойчивый зов – пришла пора записываться на факультативные занятия старших классов. Наша семья уже опять могла себе позволить путешествовать на каникулах. В ресторан мы ходили дважды в неделю, а еще время от времени папа приносил домой сэндвичи из закусочной BBQ и бургеры из Fixin' Burger – просто потому, что «звучало аппетитно».

Тогда я поговорила с мистером Брантом – а он всегда выискивал и выискивает дурачков-старшеклассников, готовых положить жизнь на алтарь музыки, – и записалась в оркестр.

Этого я ждала с тех пор, как мне исполнилось девять. И вот теперь, когда я наконец в оркестре, я не могу провалить выступление.

Особенно если провал станет пощечиной для моих родителей, которые исправно платят за уроки и прокат саксофона, – и, если я облажаюсь, они расстроятся, ведь они так мной гордятся.

Особенно в этом году, когда проходит конкурс штата.

Особенно если провалить дуэт – значит утянуть за собой остальной оркестр и в целом облажаться.

Громкий звук из усилителя в задней части поля возвращает меня к реальности, и я прикидываюсь, будто ищу нужную страницу в своей методичке с разметкой, не нахожу – и делаю шаг вперед, чтобы встать на одной линии с Уэстоном. Он смотрит на меня так пристально, что я чувствую, как покалывает левую щеку. Стоит мне взглянуть на него, он тут же слегка показывает головой вправо, и я отступаю на полшага в сторону. Еще один едва заметный кивок. Еще шажок. Еще кивок.

Может быть, он все-таки меня не избегает.

– Итак, оркестр. Пьеса должна быть разучена к пятнице, к матчу, всем ясно? А теперь давайте быстренько прогоним номер, и потом все пойдут в душ. Надеюсь, все уже выучили свои партии? – Ответа мистер Брант не ждет. – Хорошо? Отлично. Стойте на месте, но повторяйте шаги для первой половины номера. По вашему сигналу, тамбурмажор. Ударные, начинайте.

В животе у меня все скручивается. Над поникшей мачтой моего корабля прокатывается гром. Мистер Брант знает, вот точно знает, что дуэт я не разучила. Потому-то он и вызвал меня вчера после уроков в свой кабинет и заставил сыграть все от начала до конца, мучительную ноту за нотой, – и потому-то я наврала, что Уэстон согласился мне помочь, а сама его еще даже не спросила.

Мистер Брант что, правда думает, будто я вот так возьму и за один день все выучу? Я и не предполагала, что мне придется сыграть перед всем оркестром уже сегодня.

Но номер неумолимо приближается к дуэту, и вот прочие духовые стихают, уступая мне и Уэстону, и плавный поток музыки разбивается о твердую скалу фальшивых нот. Не то чтобы слишком звонких или слишком глухих – неправильных. Перепутанных, слипшихся и… фальшивых.