Крылья на двоих Эшли Шумахер

Знак информационной продукции (Федеральный закон № 436–ФЗ от 29.12.2010 г.)

Переводчик: Вера Полищук

Редактор: Анастасия Маркелова

Издатель: Лана Богомаз

Генеральный продюсер: Сатеник Анастасян

Главный редактор: Анастасия Дьяченко

Заместитель главного редактора: Анастасия Маркелова

Арт-директор: Дарья Щемелинина

Руководитель проекта: Анастасия Маркелова

Дизайн обложки и макета: Дарья Щемелинина

Верстка: Анна Тарасова

Корректоры: Мария Москвина, Наталия Шевченко

Рецензия: Марина Самойлова

Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

© Ashley Schumacher, 2022

First published by Wednesday Books,

An imprint of St. Martin's Publishing Group

Translation rights arranged by Sandra Dijkstra Literary Agency

© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Альпина Паблишер», 2025

Моему Майклу – за все.

И Крису, потому что жизнь – для живых.

Спасибо, что вместе со мной ловили звезды

Я разучиваю новую пьесу на рояле, когда приключается она. Да, от нее такое чувство – как от Приключения. Только что я плыл в потоке нот, и вдруг дверь репетиционной распахивается, глухо стукается об ограничитель на полу, и вот она уже тут, и на шейном ремешке висит саксофон.

Последняя фортепианная нота все еще звенит в воздухе и ждет следующего риффа, когда Анна Джеймс подходит к скамье вплотную, и я читаю мольбу в ее карих глазах. А потом на меня обрушивается стремительный поток слов:

– Слушай, – начинает она, – я буду с тобой предельно честна, потому что иначе мне никак. Если я облажаюсь, это будет конец света. Мои родители расстроятся. Оркестр расстроится. Сама я расстроюсь. Просто пообещай: что бы мистер Брант ни сказал, ты согласишься! – серьезно добавляет она.

Может, она и Приключение, и ходячая буря, но с виду нормальная девчонка. Волосы темно-каштановые, глаза карие, кожа белая, рубашка – будто не решила, подчеркнуть ее фигурку или, наоборот, спрятать, – и…

…Носки с рождественским рисунком? В первый день учебного года. В августе. Они выглядывают из-под джинсов, и линялые желтые помпончики свисают на узор с елками.

– Ты вообще знаешь, кто я? – спрашиваю я, пялясь на ее носки.

Вопрос серьезный – можно сказать, обвинение. В таком городишке, как Энфилд, в школьных коридорах каждого знаешь в лицо. И чаще всего фамильное древо одноклассника тебе известно не хуже собственного, до последней веточки – на концертах и школьных спектаклях, в которых класс принимал участие с детства, в зале сидят одни и те же бабушки, и дедушки, и родители, и дяди, и тети.

Энфилд – один из типичных, до нелепого крошечных техасских городишек, который считает себя христианским, и потому в нем церкви на каждом углу. Но все-таки главное святилище – футбольное поле в самом центре города, и вот туда-то, с августа по декабрь, все собираются поклоняться божеству кожаного мяча, и металлических трибун, и остывших сырных лепешек-начос, которые продаются в палатке, принимающей только наличку.

Так что Анна меня знает. Возможно, знает и мою фамилию, и мой средний балл успеваемости и уж точно в курсе «скандала» на весь город – развода моих предков – и «потрясной» истории, как я сбежал из-за этого в Блум.

И я ее знаю, смутно. Знаю, что в этом году она – по умолчанию первый саксофон. Что в оркестр она вступила не в пятом классе, как все, а только в девятом – я тогда уже был в десятом, – это случилось за год до того, как я свалил в Блум. Знаю, что ее родители еще женаты, потому что в Энфилде практически у всех родители женаты. И, по-моему, у нее есть младшая сестра.

Но знать всякое такое – все равно что не знать о человеке ничего. Да что там, черт возьми, две недели назад мы с ней были в одном оркестре в летнем лагере, и она со мной ни разу не заговорила. Тут она не то чтобы проявила оригинальность: со мной вообще никто, кроме Рацио и еще иногда Джонатана, если он вдруг вспоминал, что мы друзья, толком не заговаривал. А если и заговаривал кто, то лишь чтобы спросить, почему я сбежал в Блум и почему вернулся. А то они не знали, можно подумать. Можно подумать, им просто хотелось меня раскрутить на разговор про развод предков – добиться, чтобы я все рассказал.

Но ведь и никто из них не стоит ко мне вплотную в репетиционной. Только Анна Джеймс.

Она пристально смотрит на меня, склонив голову набок, а пальцы бегают по клавишам саксофона, и резиновые подушечки выбивают по металлу причудливое стаккато.

Она молчит. Чувствую неопределенность и пустоту. И страх – что она скажет? «Неважно. Я просто перепутала тебя с одним парнем». Или еще того хуже: «Ой, да конечно, я тебя знаю. Ты тот странный тип, который вечно рассекает в черной кожанке».

Но ничего такого она не говорит.

А когда обращается ко мне, то почти шепотом и у меня по рукам бегут мурашки.

– Я тебя знаю, Уэстон Райан.

Глупо, но я ей почти верю – и это несмотря на то, что учителя и чужие родители годами шушукались у меня за спиной, какой я весь из себя «одаренный, но со странностями», в музыке шарю, а вот в коллектив вписаться не могу. У меня даже получается притвориться, что двое моих лучших друзей не всегда общались со мной из жалости и снисхождения.

Я вдруг спрашиваю себя: интересно, Анна вообще в курсе слухов, которые до сих пор бродят, даже год спустя, – слухов, будто я, а не кто-то другой рубанул топором дурацкое школьное Дважды Мемориальное дерево?

Наверняка в курсе. Эту сенсацию напечатали на первой странице местной газетки, и все такое: «Варварски срублено дерево – символ будущего». В статье говорилось, что полиция разыскивает виновного. Еще там были разные словечки типа «злоумышленный», «мстительный» и «пагубный» – а таких в газете не видели с тех самых пор, как девяностолетний мистер Саммерс в День благодарения отказался участвовать в баскетбольном матче студентов местного колледжа против преподавателей.

Я это долбаное дерево даже пальцем не тронул. А почему подумали на меня – только потому, что кто-то услышал, как я говорю Рацио: «Туда ему и дорога». Это когда он мне сообщил, что дерево срубили. И имейте в виду, сказал я так только потому, что выглядело новое дерево хлипким – даже мягкую техасскую зиму не выдюжит, вот что я имел в виду. Такое и веточкой назвать – слишком щедро будет. Оно, может, вообще скукожилось и само со стыда померло.

Ну и, когда я на следующий учебный год перевелся в «Блум», слухи начали бродить с новой силой.

Но Анна смотрит на меня вовсе не как на убийцу деревьев, который бежал из города, погубив растение муниципального значения. Она смотрит так, что я почти, почти, почти верю: она видит меня настоящего сквозь все это наносное, слухи, обвинения, историю с деревом. Сквозь все.

Но тут нас прерывают. Дверь отворяется – гораздо тише, – и входит руководитель нашего школьного оркестра. Теперь в крошечной репетиционной тесно: рояль, мой чехол с мелофоном[1] и рюкзак, Анна со своим саксом и мистер Брант со своей окладистой бородой.

– Уэстон Райан! – начинает он. – Удивительно, вы – и в школе после уроков.

Я неопределенным жестом указываю на ноты на пюпитре:

– Репетирую, сэр.

(Лишь бы не торчать в пустом мамином доме, сэр.)

Мистер Брант кивает, переводит взгляд с меня на Анну и обратно.

– Хорошо. Анна сказала мне, что вы ей поможете разучить дуэт, который вам предстоит исполнить в рамках нашего концертного номера. Все верно?

Анна отходит от меня и встает рядом с мистером Брантом. Не могу понять: легче мне стало дышать, когда расстояние между нами увеличилось до приличного, или нет? Она все так же многозначительно и умоляюще смотрит, стискивая пальцами горло сакса, и от этого ее взгляда у меня внутри все переворачивается.

Но приятно или мучительно переворачивается, я разобраться не успеваю: не до того.

– Конечно, – ляпаю я, не успев осмыслить. Согласился, даже не подумав.