Когда подъехали к избе, у Фёдора защемило в груди. Более бедного строения в селе трудно было отыскать. Засыпанная снегом соломенная крыша напоминала коровий хребет, вогнутый внутрь. Вся изба наклонилась вперёд, упираясь крохотными оконцами в сугробы, словно готовясь к своему последнему прыжку. Из полуразвалившейся трубы струился белый дымок. Отец Фёдора всю жизнь маялся на своих десятинах, а толку от этого не было ни на грош. Пятеро детей, да старуха мать были плохими помощниками. Фёдор самый старший угодил под призыв, а отец вскоре нажил грыжу, через то и помер. В избе кроме вездесущих тараканов достатка не водилось.

– Федя! – закричала мать, повиснув на сыне.

С печи на него во все глаза уставились младшие сестры и брат. На лавке за столом сидела бабушка Груня, мать покойного отца. Фёдор обвёл глазами избу. Ничего не изменилось. Все те же черные стены, стол у окна и лавки. У печки на соломе лежал телёнок. В углу висела икона, а перед ней горящая лампадка на цепочке. Фёдор разделся, одёрнул гимнастёрку и сел рядом с бабкой.

– Как вы тут живете, – доставая кисет, спросил Фёдор.

– Живы, сынок и, слава богу, – ответила бабка, мелко перекрестясь на икону.

– Ничего, скоро лучше будет, это я вам говорю, – пуская дым, заявил Фёдор, – сельсовет есть на селе?

– Есть, – ответила мать, собирая на стол, – Клим Новожилов там заведует. Партейный. Около него народ крутится, да толку нет, только лясы точат целыми днями, да табак переводят.

В дверь постучали. Аксинья повернулась к сыну и усмехнулась.

– Иди, открывай, к тебе, верно пришли.

В избу ввалилась целая толпа народа. Впереди встал Клим. Из-за плеча выглядывала его жена Клава.

– Здорово, служивый. А нам Демид сказал, что привёз тебя из Посада. Вот так радость. В нашем полку прибыло. Я ведь тоже там воевал, только в другой дивизии. Давай выставляй закуску, Аксинья, сына будем встречать. Клавдия, сбегай, принеси чего выпить и закусить, живо.

Вскоре за столом, у печки и просто на полу разместилась парни и девки. На стол собирали всей компанией. Гомон стоял неимоверный, пили стаканами, закусывали мало, все больше разговаривали. Фёдор раскраснелся, опьянел с непривычки. Довольная улыбка не сходила с его лица. Рядом с ним сидел Клим и, без умолка, объяснял положение на селе. У печки примостились девки, щелкая семечки и изредка перекидываясь с парнями любезностями.

– Слышь, Клим, а чья это девка с краю сидит? – спросил Фёдор, оборвав на полуслове разошедшегося председателя.

Тот непонимающе посмотрел на Фёдора, потом весело засмеялся.

– Я ему тут про дело говорю, а он на девок смотрит. Ладно. Сегодня гуляем, а завтра жду тебя в сельсовете. А это Ленька Лаптева, дочка Семена Васильича. Что, запал на девку? Только смотри, за ней Мишка Дмитриев ухлёстывает, он тебе за неё и вторую ногу враз оторвёт.

– Ему что, своих девок мало, к нашим повадился?

– А черт его знает. Давай ещё по стакану, пора идти мне, дел по горло, – пьяно сказал Клим и налил самогона.

– Какие дела, домой идём. Выпил и хватит, пусть молодёжь гуляет. Давай заканчивай, мне ещё скотину убирать надо, – Клава взяла мужа за руку и попыталась поднять с лавки.

Клим встрепенулся, выдернул руку и, выпив стакан, запел.

– Вставай, проклятьем заклеймённый.

Клава снова тряхнула его, да так, что Клим мотнул головой и оборвал песню.

– Вот и вставай, а то я тебя сейчас так заклеймлю, чертям тошно станет.

– Вот видишь, Федя, как оно получается. Жена мужем командует. Упустили мы этот момент, а зря. Равноправие никого ещё до добра не доводило. Женишься, не выпускай вожжей из рук, не то хана будет всем.