Круговерть Александр Иванов

С Т Р А Н И Ц Ы П Р О Ш Л О ГО Л И С Т А Ю

Страницы прошлого листаю:

В тумане кроются года,

И память их обозначает

Условным именем – тогда.

Тогда так молоды мы были,

Так искрометны и чисты,

Так беззаветно мы любили,

Так свято верили в мечты,

Тогда казалась жизнь бескрайней,

Окрашенной в цвета весны,

А горести дороги дальней

Увы, нам были не видны.

РОССИЯ

Как хорошо рассветы золотые

Над речкою туманною встречать.

В лучах зари бессмертная Россия,

Которую нельзя не величать.

Твоих просторов неоглядны дали,

Твоих лесов и долов широта,

И скромная, чуть с примесью печали,

Простая и святая красота.

Здесь нет сиянья резких, броских красок,

Высоких горделивых гор,

Но добротой и ласковостью ясен

Берёзок незатейливый узор.

В сплетеньи веток их кудрявых

Весенний хороводный круг,

Как будто бы в рассвете алом

Весна их вывела на луг.

И речек бег неторопливый

Без бурных перепадов вод,

И терпеливостью счастливый

Трудолюбивый наш народ.

Спокойный, справедливый, мудрый,

С открытой русскою душой,

Не раз в тревогах доли трудной

Являл характер твердый свой.

ЗАПАХ ДЕТСТВА

Мне запах детства вспомнить надо:

Оно не пахло сеном, лесом -

Дворов весенняя прохлада

Дышала гарью куломеса.

Какой-то сложной, терпкой взвесью,

Прожженной запахом бензина,

Неповторимой сладкой смесью

Цветов, асфальта и резины.

Когда же сполохи ночные

Горели издали огнем,

То были запахи другие -

Весной дышалось и дождем.

И за окошком лист зеленый

Упрямо распрямляя клен,

В ветра холодные влюбленный,

К себе притягивал циклон.

И вместе с тучей грозно-синей

Дышала юностью весна,

И запахи свои Россия

Московским улицам несла.

СЛОВО

Зачем повторяться мне снова,

Кого я хочу удивить?

Волшебного русского слова

Связать невозможную нить.

Как будто в другой я стихии,

Как будто за чьи-то грехи,

В минуты эти лихие

Пишу про любовь стихи.

И силушки нет уклониться,

И что-то туманит взор,

Волненья чудесные спицы

Вяжут хмельной узор.

И строчка за строчкой стремится,

И песня в душе пролилась -

На чуткое сердце ложится

Стихов опьяняющих вязь.

Май 1979 года.

Я РОДИЛСЯ И ВЫРОС В МОСКВЕ

Я родился и вырос в Москве…

И московские дымные дали,

Её думы, заботы, печали,

Тонкой сажей припудренный снег,

Её жизни встревоженный бег,

Столько сердцу тревожному дали!

Строчкой доброю, ласковой стали,

Стали частью всего бытия:

Ведь Москва – это чуточку я,

Словно капля в едином потоке.

Вместе с ней и добро, и упрёки.

С нею вместе и радость, и боль,

И пришедшая поздно любовь.

* * *

Сгустилось мыслей и дум смятенье,

Разлад на душу лавиной пал.

И вдруг восторг опьяняющий пения

Сердцу доступен стал.

И я почувствовал мира воскресшего

Простой гармонический строй.

И с торжеством вдруг прозревшего

Я стал до конца сам собой.

ЧИСТЫЕ ПРУДЫ

Сижу под старым тихим кленом,

Склонившим ветки у воды -

С тех давних пор всегда влюбленный

В вас, мои Чистые пруды.

Под шорох волн струилось детство,

Оставив добрые следы,

И никуда от вас не деться

Мой символ: Чистые пруды.

Я всё же в жизни что-то значу,

И есть трудов моих плоды,

Но почему ж над вами плачу

Я снова, Чистые пруды.

Я был и грустным и веселым,

Когда в душе цвели сады,

Но приходил я удивленный

К вам, милые мои пруды.

Не раз над мною пела вьюга.

Я ждал тревоги и беды.

Но видел поощренье друга

В вас, Чистые мои пруды.

И вот сюда пришел я снова.

Виски мои уже седы.

И доброго ищу я слова,

Далекие и близкие пруды.

ИДЕТ ГРОЗА

И тяжко и душно… Так трудно дышать…

Как боль разметалась в природе…

Небесного воинства грозная рать

Клубясь, на солнце выходит.

Быть битве: в просторах вскипает она.

День рвется в грохочущем звуке,

И яростным всплеском стального огня

Ко мне её тянутся руки.

Жалеть я не буду – уйти не смогу,

Пусть ветер упруго обнимет,

И, поражая меня на бегу,

Исхлещет ликующий ливень.

Я бурю пойму – её гордость и страсть.

Рев вихря меня успокоит.

И битвы всесильной жестокую власть

Приму без сомнений как воин.

Не жду я победы в пьянящей борьбе,

И подвигов я не желаю.

Я просто навстречу безвестной судьбе

С открытым забралом шагаю.

Что будет потом – то неведомо мне.

И людям о том неизвестно.

Мне чудится тень облаков в синеве

И слышится нежная песня…

Простой и далекий, знакомый мотив,

Овеянный негой и грустью…

И кто-то заплачет, цветы опустив.

Не надо: слез с детства боюсь я.

             БЕССОННИЦА

Как важно во всём разобраться…

А мысли клочками куда-то поплыли,

И я словно не властен над ними…

Надо, надо собраться…собраться!

Что было, что есть, что будет?

Гадать на кофейной гуще…

Было…было? Будет – разлюбит?

А может быть, это и лучше!

А её, как же? Забуду?

Сердце себе самому вопросом,

Как будто сердце отсрочки просит…

Бу…Ду…Буду, буду, бу…ду…

Эхом где-то в сознанья глубинах

Звуком то грубым, то отчаянно тонким

Бьет с размаху словно дубиной

По перепонкам, по перепонкам…

Ночь как вечность: без края тянется.

Считать бесполезно как бесконечность,

Миллиарды, опять миллиарды…

Лица как будто в пасьянсе карты…

Дамы, валеты, тузы… Как совпали!

Сложились страшной угрозой вместе…

А будто бы вроде случайно пали?

И всё как надо: прижались тесно.

И снова считаю в тревожной надежде…

–Тысяча…первый, второй…третий…

Твоё лицо… И всё так как прежде…

За что я страдаю? Прошу: ответьте!

Тихим шорохом стелется утро.

Тьма за окном медленно тает.

Всё наяву и всё как будто…

И мозг усталостью закипает…

И в опьяненье блаженной дрёмы

Словно снотворное– города рёвы.

От наваждений – трамвайные звоны,

Виденья куда-то в безвестность гонят.

Февраль 1980 года

* * *

По сути, я человек городской

До самых, самых глубинок души.

Наверно, не так, чтобы слишком простой:

Ведь вырос-то я отнюдь не в глуши.

Московского времени темповый бег

Как-то впитался в меня, как во всех.

Московский, с затаинкой в чем-то смех,

Московское, быстрое, в прищуре глаз…

Веселых порой, а порой озорных,

Светлых и добрых весной …

Но что-то печальное все-таки в них

Грустинкой заблещет порой.

Москва есть Москва – в том её простота:

Прозвали когда-то большое село.

Не сельская всё же её красота

Сложилась веками. Окрепла давно.

* * *

Поэты больше из села,

Да это и понятно:

Природа кажется сама

Стихи рифмует знатно.

А я, ребята, городской:

Живу в тревожном шуме,

И напоил меня тоской

Полог небес угрюмый …

И в тесной комнате своей

Встречаю я рассветы,

И не поёт мне соловей

В пылу свои куплеты …

Мне утром слышится трамвай

И шин накат тяжелый,

Мой городской родимый край

И в смысле травки голый …

Как слой брони лежит асфальт,

Сковав его просторы,

И среди сотен тысяч пар

Нет ни одной веселой …

Сокрыт здесь, в общем, человек,

Храня свои секреты,

И времени безумный бег

На всё поставил мету…

И всё же, слышу я стихи

В глухом столичном звуке,

И даже “Городской архив”

Рифмую с чем-то в муке.

И ритм кварталов городских,

Что кружатся на схеме,

Войдут в короткий, жесткий стих,

А стих ведет в поэме…

А ОНИ ВЕДЬ ДРУГИЕ

Мир видят иначе поэты,

Такие у них глаза:

Им мнятся пожары в рассветах

И алые паруса,

Гармонией стройных линий

В бескрайность летящий мост,

И свет иступленно-синий,

Армады далеких звезд.

Им кажутся добрыми люди,

Живущие в мире без зла.

Терзать их за это не будем -

Такая у них судьба…

И ходят они по грани,

По лезвию острия

И жизнь их сурово ранит

Превратностью бытия.

За то, что они другие

И не такие как все,

Ломают их в ночи глухие

На дыбе и колесе.

За то, что они страдают,

За то, что умеют любить,

За то, что довольства не знают -

Д р у г и е не могут простить.

СМЕРТЬ СОБАКИ

Прошло уже немало дней,

Всему б пора уже забыться,

Но как модель судьбы моей

Мне смерть собаки часто снится.

Мой старый невезучий пес -

На лапе злая язва-рана.

Я в рюкзаке его понес

В последний путь, поутру рано.

Доверчиво в мешок он лег:

Привык к нему – как на охоту.

Бедняга, он понять не мог,

Что скоро кончатся заботы.

Его беда, что слишком стар.

Его болезни безнадежны.

Нас ждал бывалый ветеринар

В халате далеко не снежном.

И ждал покрытый жестью стол,

Смертельных средств хмельная доза,

Последний в жизни т о т укол,

Хозяина скупые слезы.

Хозяин – просто человек -

Взял на себя удел решенья

Определять собачий век

И срок последнего мученья.

Наверно, всё же много взял

Он на себя в минуту злую.

Тяжелый узел завязал,

Затеявши игру крутую,

Хозяин – я, я все ж не бог,

И пса судьбу решать не вправе.

Но приговор свой я не мог

Потом уже никак исправить.

Мне часто видятся глаза

Собачьи, с грустным удивленьем,

На них застывшая слеза,

Последнее как дым сомненье.

Считал меня, наверно – друг:

“Так что же, друг, теперь ты сделал?”

И улыбнулся страшно так

Улыбкою оцепенелой.

Застыла маской у него

Гримаса боли и презренья.

Последней судорогой свело…

Потом “ничто” и просветленье....

ВРЕМЯ

И всё же -

как быстро катится время!

Время и вечность -

время и миг.

И вот принимаю

без удивления

вопрос,

что задал мне какой-то старик.

А он, обсуждая возможные версии,

вопрос как вопрос,

но жестокий вопрос:

– “Скажите, давно ли, приятель

на пенсии?”

Вопрос без усмешки -

до ужаса прост…

Да, как же с годами мы осязаем

в своей устремленности

век.

Ведь будто вчера

меня называли

еще: “молодой человек”…

Но время летит,

словно бы в исступлении…

Время – начало,

время – конец.

И словно прикинув

в каком-то сравнении

назвали – случайно? – однажды

– “отец”.

Все меру и степень имеет на свете:

Отец есть отец -

растут его дети…

“Отец” как образ

в единстве и целости,

как признак

моей сложившейся зрелости…

Шли годы – к “отцу” я почти что привык,

смирился

как с грубой, слепой неизбежностью.

И на тебе вот -

теперь уж “старик”....

И сказано этак

с милой небрежностью…

“Старик”! -

займите Ваше место