И тот же неугомонный дядя Сева становился первым провозвестником наступающей весны. Еще не успевали дотаять последние сугробы, еще подмораживало в вечерние часы, а к утру весенние лужи затягивало прочной коркой льда, а дядя Сева – негласный председатель негласного клуба дворовых доминошников – уже стучал «со товарищи» костяшками домино по непросохшим столешницам. Поначалу терпеливые и морозоустойчивые участники этих турниров все еще кутались в зимние тулупы и ватники.

Но с каждым днем солнышко пригревало все больше и больше, и соответственно все более и более облегчалось «спортивное обмундирование» заядлых игроков.

Вот уже и первая малышня закопошилась в песочнице, и первая «полуподснежная» зелень появилась на газоне… А вскоре начали раскупориваться и распахиваться заклеенные наглухо на зиму окна.

Елена Владимирская, живущая в постоянном цейтноте, конечно же не в числе первых выбрала время, чтобы отодрать широкие бумажные ленты, удалить остатки клейстера и грязной прошлогодней ваты, которой были заткнуты щели в рассохшихся рамах, и начисто вымыть и протереть заляпанные дождями и снегом стекла. Но в конце концов свершилось! И все окна комнаты Владимирских – а они были огромны и располагались в объемном, чуть ли не метровой глубины, эркере – распахнулись навстречу весеннему воздуху. И, разумеется, с этой минуты Юрина скрипка зазвучала на весь двор.

– Тю, это что тут у нас еще за Паганиня выискалась? – Излишне образованный дядя Сева с искренним изумлением воззрился на открытое окно.

– Да это, вероятно, рыженький еврейчик, докторский сынок. Он с утра до ночи на скрипочке пиликает. – Сантехнику Гоше, обитателю полуподвальной каморки, увлеченному игрой, некогда было смотреть по сторонам; зажав в могучей лапе оставшиеся костяшки, он продумывал эффектный заключительный ход.

– Нет, это не докторский пацан. Они в левом крыле живут. А это – справа.

– Рыба! – Гоша с такой силой хряпнул последней доминошкой по столу, что все выложенные раньше косточки подскочили чуть ли не на полметра. – Доктор этот, кстати, классный ремонт у себя заделал. Так все перестроил, что любо-дорого. У него и вообще теперь получилась изолированная квартира, целых четыре комнаты!

– Ну уж эти-то умеют устраиваться! За них не беспокойся!

– Брось! Доктор – клевый мужик. И жена у него вежливая. Заскочишь на пару минут, ну там крантик подкрутить, прокладочку поменять – считай, рублик-другой у тебя уже в кармане. Да и рюмочку еще поднесут.

– Подумаешь: рюмочку! У него этой спиртяги шаровой – немерено!

– Ну мерено или немерено – не наша забота. А когда к тебе с уважением – не просто стакан граненый в нос суют, а в красивой рюмочке, да на подносике, да с огурчиком-помидорчиком, а то еще и с бутербродиком с селедочкой – приятно! Человеком себя чувствуешь!

– Ну ладно тебе. Ходи!

– Нет. Это не докторский сынок. Тот совсем рыжий. А этот беленький.

– Точно. Это Владимирской мальчишка, Елены Васильевны.

– Вот же загадки природы! Такая красивая баба, а все одна, одна…

– Ну а ты-то чего теряешься?

– Да кончай ты!

– Ходи уже наконец!

Окончательным сюрпризом для всей честной компании стало широко распахнувшееся через пару дней окно и в левом крыле, откуда тоже понеслись звуки скрипки.

– Ну не двор у нас, а настоящая хфилармония. Хоть билеты продавай!

– Вообще-то это есть нарушение общественного порядка: шуметь по вечерам и не давать людям культурно отдыхать. – Сева сегодня постоянно проигрывал и был сильно не в духе.

– И никакого нарушения тут нет. Время – детское. Пиликай сколько хочешь.

– Ладно. Я еще с участковым на эту тему побалакаю.