Я еще не втянулся по-настоящему в работу. Кое-что делаю и скоро целиком войду в рабочее состояние. Свою рукопись «Учение о самовластном человеке» отдал на прочтение Николаю Павловичу. Пока что не знаю, какого он мнения о ней. Я подарил Николаю Павловичу почти все мои стихи. Он их прочел, как это в его обычае, весьма внимательно, и они ему не понравились. Он сказал, что как и у Блока, Пастернака и всей этой линии поэзии, так и в моих стихах есть нечто не проясняющее душу, а заполняющее ее неким хаосом чувств и переживаний. Он ценит Пушкинскую кристалличность стиха и отточенность. Он упрекнул меня в недостаточной «возвышенности» стихов, в «сопряжении далековатых понятий» и при том настолько «далековатых», что «сопряжение» их удается одному только автору. Разумеется, говоря о Блоке и Пастернаке, Н. П. хотел только указать мне избранное мной направление, а не сравнить или поставить меня с ними рядом. Во многом я с Н. П. согласился, хотя и не во всем, и если судьба прольет мне в душу немного мира и света, то писать я буду.

У меня окончательно сложилась тема моей работы. Она будет называться – «Умственные течения в Московской Руси». Я задумал ее в двух книгах: первая «XVI век», вторая «XVII век». Первую книгу я надеюсь закончить в 1948 году и представлю ее в качестве диссертации. В ней будет пять разделов: 1. Учение о самовластном человеке, 2. Учение о самобытии естества, 3. Учение о разуме духовном, 4. Учение о правде и 5. Просветительные движения на Руси в конце XV и в ΧVI вв. Я считаю, что проделал уже около половины работы.

Напиши мне о себе, своей работе, планах, интересах. Бываешь где-нибудь? Дома играешь ли на пианино? Не забыла ли этюд Скрябина, который мы оба так любим. Мне этой ночью приснилась какая-то мелодия и пела во мне в течение всего сна. Однако утром я ее потерял.

Жду твоих писем, родная, и крепко целую.

Саня.

15/XI–47 г.

Родной Санек, пишу тебе наспех – в комнате холодно, нет электричества (уже 2‐й день) и свеча догорает. [Я до сих пор не могу собраться с мыслями и чувствами – после тех мучительных часов, которые нам пришлось пережить. Даже не имею сил, чтобы выругаться по адресу Анны Семеновны.]

Поздравляю тебя родной, с прошедшим днем207. Я выпила одна уже три рюмки вина за твое здоровье. Собираюсь осушить весь графин.

Энгельгардт привез мне последнюю американскую книгу по раку и нужно до вторника с ней ознакомиться. Отсутствие электричества просто катастрофично. Он был весьма любезен со мной, хотя я разговаривала весьма вяло. А сейчас не имею возможности ни почитать, ни подумать и все мое хозяйство в ужасном запущении.

[Санечек, родной, посылаю тебе перчатки, говорят, что они теплые. Хочу, чтоб собаченька не отморозила лапки.] Где ты, родной, живешь? Что у тебя нового? [Передай мой привет и благодарность Михаилу Марковичу208 – очень тронута его телеграммой. Пришли мне поскорей адрес Михаила Ивановича и Сиппер209 – я им сразу же отправлю письма.

Сегодня у Трувора не было обеда – керосин кончился, электроплитка не функционирует. Пришла домой в 8 ч. вечера. Трувор пил вино и кушал грибы. Что-то будет?! Скучаю без хозяина.

Мака! Амка! Амка!]

Нужно бежать на вокзал. Целую тебя и обнимаю крепко, крепко. Очень люблю [/люлю/. Трувор]

26.ΧΙ.47 г.

Родная Наталинька,

мне было очень радостно слышать твой утренний трогательный голос весь еще повитый сном. Представляю себе мою родную девочку, теплую и сонную, кутающуюся в свой полинялый халатик и дрожащую от резкого ощущения пробуждения. Целую тебя, дорогая моя, любимая, бедная, верная и преданная. [Я на днях нашел изображение «маленького Трувора» с толстыми ручками и ножками и с таким упрямством в повороте головки… После разговора с тобой я немедленно поехал в лимитный магазин, чтобы поспеть к открытию, но увы, он сегодня закрыт, выходной день, поеду завтра. Так или иначе, но обещаю тебе в первой половине декабря прислать зимнее пальто. Мне больно и стыдно, что не удалось этого сделать раньше. Не печалься, доченька моя, перетерпи немного, я обязательно все сделаю в декабре.]