Отец камнем рухнул в воду, не тратя время на удобный бросок, на несколько секунд его голова скрылась под водой, а потом вынырнула совсем недалеко от мальчика. Видимо, он успел под водой схватить его за ногу, и мальчик даже оглянулся в надежде на спасение. Но секунду спустя в руке отца остался только мокрый ботинок, а мальчик перекатился через бурун и скрылся в водовороте. У него уже не было сил бороться. Отец в несколько сильных бросков преодолел расстояние до водоворота, и вода накрыла их с головой.

Егорка с панической гримасой на лице сидел, не шелохнувшись. И только руки его вцепились в новенький тросик, служивший ограждением мостка. И когда голова отца показалась ниже по течению, Егорка увидел на его плече бессильно повисшую голову мальчика, он понял, что задержал дыхание настолько, что еще бы миг – и он задохнулся бы. Егорка со всхлипом сделал вдох, как будто это его только что достал из воды отец. И только тогда он побежал к берегу, потом вниз по реке, на ходу срывая с себя прогретую телом фуфайку.

Мальчик лежал на молоденькой и редкой еще траве, широко раскинув руки, а отец то вдувал в него воздух из своих легких, то принимался складывать и раскладывать его руки. Наконец тело мальчика содрогнулось от рвотного позыва, и на траву изо рта полилась вода. И тогда отец, почти не глядя на сына, выхватил у него из рук фуфайку и завернул мальчика.

Егорка едва поспевал за отцом, и все спрашивал, почему он бежит не домой. А отец как в забытьи отвечал:

– Я домой, сынок, я как раз к нему домой.

И он пробежал мимо их дачи, испугав выглянувшую в окно мать, и вбежал в проулок, в котором стояли всего четыре дома. Отец прогрохотал по ступеням на высокое крыльцо одного из них, самого большого и, по-видимому, самого богатого. Дверь ему навстречу распахнулась, и крупная костистая тетка с белым, как ее косынка, лицом, выхватила мальчика из рук отца.

Отец покорно выпустил ношу из рук и бессильно опустился на крыльцо.

– Пап, а пап, пойдем отсюда, – Егорка потянул отца за рукав, тот покорно поднялся и, с тоской оглянувшись на окна, вышел со двора.

Егорка всю дорогу до дома не мог понять виноватого выражения на лице отца. Ведь он – герой, он спас утопающего, и ему еще и медаль могут вручить. А он идет, как будто на нем большая вина. Егорка ничего еще тогда не понимал.

Мать заставила отца пропарить ноги в горячей воде, насухо растерла его жестким домотканым лоскутом, потом водкой из маленькой чекушки и уложила в постель под толстенное ватное одеяло. Отец, как больной ребенок, отвернулся к стене и пролежал так до самого вечера. Мать ни о чем его не спрашивала. Егорка, как мог, рассказал ей о мальчике, и о том, как отец смог вытащить его из водоворота.

– Поднырнул на дно, – подсказала мать, – а как мальчик-то?

– Дома. Только нас туда не пустили.

– Ах вот он чьего мальчика спас, – догадливо протянула мать, – туда не пустят.

– И меня? Я бы проведал….

– И тебя, сыночка, не пустят.

– А почему? Они что – злые?

– Нет. Они – несчастные.

А вечером к ним в дом постучалась давешняя тетка, которая забрала из рук отца мальчика. Она о чем-то долго шепталась на кухне с родителями, потом попросила позвать Егорку.

– Хоть один раз близехонько рассмотрю.

Она поставила мальчика у своих колен и долго-долго всматривалась в его лицо.

– Похож, вот вам крест – похож.

Она широко перекрестилась сама, потом перекрестила Егорку и поцеловала его куда-то в переносицу.

– Прощайте…. Спасибо за Васю. Поскребыш он у меня… Ужо и не ждала я. Седина ужо побила, а тут – Васенька.

– Прощай, – почему-то на «ты» откликнулся отец Егора.