Она продолжала стоять в проходе, тупо таращась на меня. Я и сам спросонья не сообразил, что хрен меня поймет.

– Говно… – закатил глаза, кивнул опять на сумку, – дай!

Цацке вновь быстро замотала головой:

– Ма’

– Че ма?!

Я готов был взорваться, жар начинал плавить мозги.

– К’угуль чач.

– Я по-вашему не бельмеса, слышь?! Что еще за кукушка?! – закашлялся и простонал. – Просто открой сумку и дай мне анальгин.

И вновь Цацке быстро замотала головой. Казалось, еще чуть сильнее, и та отвинтится да упадет с плеч. Когда девушка заговорила, я услышал в ее тоне нотки священного страха.

– Ма’! К’угуль чач!

– Да иди ты в жопу! – в сердцах бросил я и откинулся на ложе.

Тело покрылось холодной испариной. К горлу подступила тошнота. Вкупе с вечерней духотой, жар становился невыносимым.

«Как она там воду кукурузную называла?».

Охваченный лихорадкой, я туго соображал, но старался вспомнить изо всех сил, пока Цацке не ушла обратно в комнату. Судя по нервным движениям, именно это она и намеревалась сделать.

Я опять застонал, напряг все извилины. И, наконец, вспомнил.

– Поцоле! – прохрипел. – Поцоле дай!

Вот теперь поняла. Она подошла к очагу и достала из темного угла какой-то кувшин. В сумраке я не смог разглядеть, украшен ли он чем-нибудь, но сосуд имел форму вазы для цветов, только сделан из глины. Следом показалась знакомая чаша. Цацке наполнила ее, пересекла комнату и поднесла к моим губам. Я сразу уловил уже знакомый запах кукурузного напитка. С наслаждением осушил миску до дна.

– Может, все-таки дашь анальгин? – безо всякой надежды поинтересовался я и кивнул на сумку.

Косоглазка вцепилась пальцами в чашу, резко мотнула головой, испуганно прошептала:

– К’угуль чач.

– Ладно, я понял. Решила обречь меня на мучительную смерть… о-о-о…

Я не переносил высокой температуры. Как только та достигала тридцати восьми градусов, сразу пил жаропонижающие. Потому и таскал на всякий случай с собой аптечку. Сейчас же колбасило так, будто были все сорок. Ощущения просто омерзительные.

Губы снова быстро пересохли. С них сорвался тяжкий стон. Я закрыл глаза и вдруг почувствовал нежную ладонь на своем, покрытом испариной, лбу.

– Ах-мен, – услышал взволнованный шепот иднианки.

– Да, – просипел я, – если не дашь анальгин, то скоро дела будут аховые.

Цацке не ответила. Она резко поднялась и выбежала из хижины.

– Ну, ахренеть…

Мой взор обреченно скользнул по сумке. Та лежала на полу совсем рядом. Так близко, и так недосягаемо одновременно. Даже если мне каким-то чудом удастся доползти и дернуть за молнию, как достать таблетку из аптечки? А как проглотить? Вместе с упаковкой? О, сейчас я пребывал в таком самочувствии, что готов был сожрать всю пластину целиком! Лишь бы не ощущать этот сраный жар!

Решил-таки рискнуть. Просто лежать, дрожа от озноба, и прислушиваться к дикому биению сердца, обливаясь потом, оказалось выше моих сил.

С трудом подобрался к краю ложа. То сильно заскрипело и еще больше прогнулось.

«Если сейчас провалится, будет весело».

Но кровать выдержала. Хоть где-то повезло.

Постарался пошевелить конечностями, но они так затекли, что отказывались служить. Мысль о том, что я не смогу открыть сумку, даже если очень захочу, окатила, как холодной водой. Жаль, жар от этого не ослабел.

«Зубами отдеру!».

Балансируя на краю, все же попытался принять более удобное положение, но в последний миг не удержался и рухнул носом об пол. В голове словно бомба взорвалась. Всего передернуло.

– Сука… – разлетелся мой стон по всей хижине.

В висках пульсировало так, будто кто-то намеревался разорвать меня изнутри. Нос дико болел. Осторожно приоткрыл веки, боясь увидеть кровь, потоком хлеставшую из разбитой «шмыгалки». Но, каким-то чудом, обошлось без перелома. На мгновение опустил веки, выдохнул. Собрал всю волю в кулак и перекатился к сумке. Перед взором все поплыло. Предметы двоились в глазах.