Она в отчаянии развела руками:

– Макс, ты опять… подумай хоть минуту о чем-нибудь, кроме себя и работы! Что ты как фанатик?!

– Я уже подумал, – и постучал вилкой по банке, – даже больше минуты. Пора возвращаться к делам. Тебя тоже касается.

– Но…

– Обеденный перерыв я не вводил.

Внезапно лицо Иры исказилось гримасой сожаления, а в глазах полыхнул нехороший блеск. Она облокотилась руками о стол и изрекла.

– Ты предан своему делу, Макс, но предан фанатично. А фанатизм это зло! Он протрет дырки не только в твоем бюджете, но и в твоей душе! Ты станешь такой же дырявой корзинкой. Никому не нужной дырявой корзинкой!

Я вскинул брови от удивления:

– Вот, значит, как?

– Да, именно так! Ты никого не любишь, кроме своей работы. Замечаешь в других только недостатки и не даешь продохнуть! Стремишься к идеалу, совершенству, но они недостижимы! Эта дорога ведет в пропасть – и ты упадешь в нее. Рано или поздно.

– Все сказала? – я откинулся в кресле.

Щеки девушки раскраснелись, она нервно провела пальцами по волосам:

– Да, теперь все, Макс. Поступай, как знаешь, я высказала то, что думаю обо всем этом.

– Отлично. Ты уволена.

Ира вздрогнула:

– Что?

– Раз я тебе так ненавистен, не стану держать на рабочем месте. Можешь идти.

Глаза девушки увлажнились. Гнев стремительно сменился шоком, а затем и обреченностью.

– Ты… то есть…

– То бишь.

– Биш! – крикнули прямо над ухом.

Я вздрогнул и поднял веки. Секунду ярко слепило солнце, потом увидел силуэт туземца, склонившегося надо мной. Я не мог разглядеть выражение лица, слишком сильно бил по глазам дневной свет.

– Биш, – чуть тише повторил он.

– Что надо?.. – простонал я, чувствуя, как возвращается головная боль.

Индеец выудил откуда-то нож с каменной рукояткой и каким-то черным лезвием. То угрожающе блеснуло, ударив бликами по взору. Таких ножей я раньше не видел.

– Что это? Ты зачем достал его?

– Биш.

– Не подходи ко мне с этой хренью!

Но туземец не послушал. Он склонился над моими ногами и… перерезал путы, сцеплявшие стопы.

Пленитель выпрямился и снова произнес:

– Биш.

Застонав, я сел. Кровь еще не потекла по венам, потому ног по-прежнему не чувствовал. А вот что чувствовал остро, так это вернувшуюся жажду. Вид океанских просторов лишь усиливал ее, словно дразнящий и запретный плод. Я закашлялся, облизал губы, сглотнул слюну и сразу ощутил сильную боль в горле.

– О, нет, только не это, – простонал, – не хватало еще схватить простуду.

Что было вполне ожидаемо после ночи, проведенной в лесу под холодным дождем. Некое предчувствие подсказывало – анальгетиков у этих петухов точно не найдется, если меня вдруг заколбасит от жара.

«Буду надеяться, что все-таки нет. И каким-то сапом надо добраться до аптечки…».

– Биш, – нетерпеливо повторил туземец и убрал нож за пояс.

– Да погоди ты, – скривился я, – дай отпыхнуть.

Только сейчас заметил, что качка прекратилась, а каноэ достигло суши и уперлось носом в белый песок. Дети с корзинами, полными тушек кроликов, ждали нас на берегу и с любопытством окидывали взглядами. Второй индеец с копьем высился рядом. За их спинами виднелась тропа, посыпанная песком. Она вела вглубь острова сквозь джунгли. Листья пальм и лиан низко свисали над ней, ветер вяло поигрывал зеленью.

– Биш.

– Сейчас-сейчас.

Кровь начала пульсировать. В ноги будто вонзили тысячи иголок. Я снова застонал и поморщился.

– Руки не освободишь?

Конечно, он меня не понял. Пришлось демонстративно поводить плечами. Туземец покачал головой.

– Петух.

Подождав еще с минуту, пока кровь не запульсирует как надо, и нарвавшись на очередной нетерпеливый взгляд индейца, я встал сначала на колени, а потом попробовал подняться. Делать это со связанными за спиной руками на дне лодки и с затекшими ногами оказалось не так просто. Во время подъема меня пошатнуло и повело в сторону, голова закружилась, я чуть не рухнул обратно, но сильные руки аборигена вовремя подхватили. Еще миг – и я бы расквасил затылок о борт каноэ.