Некоторые мои товарищи по несчастью, из тех, что пытались выслужиться, стали докладывать хозяевам обо всех моих преступлениях. Странно, но особенно усердствовал Озрик, мой земляк, из соседней деревни. При том, что я знал его раньше, ещё на воле.

Мне пришлось стать примерным работягой, образцом для подражания, но всё равно я старался незаметно для всех подгадить язычникам.

Лишь один человек улыбался, завидев меня, и лишь он из всех рабов разговаривал со мной. Потому что ему было плевать. Его звали Киган, и он был гаэлом. И если бы я мог видеть будущее, я бы придушил его в одну из длинных зимних ночей, но в те времена он стал моим единственным другом.

В самый первый день он подошёл ко мне, широко улыбнулся и протянул длинные тонкие пальцы для рукопожатия.

– Меня звать Киган, – сказал он. – Я – король. Киган ап Конайлли.

Я рассмеялся ему в лицо. Мы сидели в тёмной землянке, в которой жутко воняло дерьмом и прокисшим человечьим потом, он выглядел как заросший оборванец в лохмотьях, и заявлял мне, что он – король.

– Если ты – король, то где твоя корона? – спросил я.

Он пальцами изобразил подобие короны на косматой голове, и мы оба рассмеялись.

– Тогда я – теурийский император, – сказал я, изображая руками символы имперской власти – корону, скипетр и льва.

Киган сразу помрачнел и сказал, что это не шутки.

Он тоже сопротивлялся хозяевам-гаэлам, но его не трогали. Он на самом деле оказался из королевского рода, а королевскую кровь проливать нельзя.

– Хочешь, научу, как насолить этим свиньям? – спросил он меня как-то раз, когда мы косили траву на дальнем покосе.

– Конечно, – ответил я.

– Подкинь в сено вот эту траву, крестовник, – он показал мне на невзрачный кустик. – Вся скотина отравится и подохнет.

Я присмотрелся и запомнил.

– Откуда знаешь? – спросил я.

– Меня пытались им отравить, – беззлобно ответил Киган, будто рассказывая о каком-то пустяке.

Я, разумеется, последовал его совету, и весьма успешно.

Лето сменилось короткой осенью, выпал снег, долгая северная зима, показавшаяся мне бесконечной, наконец закончилась, дни стали длиннее, и первая трава зазеленела. Я почувствовал, что начинаю привыкать к рабской рутинной жизни.

Я поделился этим наблюдением с Киганом.

– Думать даже не смей, – прошипел он, а его глаза сверкнули из-под длинных волос, словно у безумца. – Мы выберемся, так и знай.

К весне еды стало мало во всей деревне, и наш скудный рабский паёк уменьшился до совсем крохотных размеров. Нам пришлось воровать еду, а иногда приходилось отбирать её у более слабых рабов.

Гаэлы старались пресекать это, избивая нас за малейшие проступки. Избивать меня всегда приходил Доннел, он никак не мог простить мне порезанную руку. Оказывается, я перерубил сухожилия, и после того, как рана зажила, кисть осталась скрюченной. Я втайне радовался, что сделал его калекой.

В начале лета привели новых рабов. Я смотрел в их испуганные обречённые лица и узнавал себя. Никого знакомого среди них я не встретил, поэтому не стал обращать на них внимания.

Как-то раз в деревню приехали гаэлы в богатых одеждах. Я проводил их взглядом, опираясь на мотыгу, и что-то в их виде заставило меня нервничать. Какое-то гадкое предчувствие.

Я вернулся в землянку после рабочего дня, хотел спросить Кигана об этих всадниках, но не обнаружил ни его самого, ни его вещей.

– Ищешь свою голубку? – самодовольно ухмыльнулся Озрик, глядя, как я стою посреди землянки.

Мне так и захотелось разбить ему рожу, но я сдержался.

– Он не пришёл вечером, – произнёс кто-то из рабов, я не увидел в темноте, кто именно.

– Его забрали? – спросил я.