– Мэм, Ваш парень, наверное, стал совсем большим?

Трёхлетнего бутуза Артуро, сына военврача я помнил всегда серьёзным, сосредоточенно решающим свои глобальные проблемы – как сделать из пустого патронного ящика грузовик или водяной пистолет из компрессорной грелки. Привычные игрушки его не прельщали. Я не зря заговорил о нём – его существование было для меня охлаждающим душем, заставляющим встряхиваться и придерживать свои чувства. Сеньора откровенно обожала сына и я прекрасно понимал, что она переносит на него нерастраченную любовь к его отцу. А кто его отец, знали все. И первой в стане недоброжелательниц Анжелы была сеньора Долорес, сводная сестра Полковника.

Женщина, застигнутая моим вопросом врасплох, радостно вздохнула:

– Лучше не спрашивай… Сам увидишь. Ума не приложу, кто научил его драться?

– Пусть. Он же будет Вас защищать.

– Не знаю, не знаю. Я боюсь, что его не примут в пансионат. Там с неудобными быстро прощаются.

Я слушал её плавную неторопливую речь и тихо млел.

– Не переживайте, всё будет хорошо… А майор Льянос меня проклинает?

– Не слышала что-то. Зубами скрипит, ругает стрелявшего. Пуля разрывная. Боюсь за его бедро. Кость не задета, но сильно повреждены сухожилия, на выходе сплошное месиво. Впрочем, майор держится достойно.

– А «Айсберг»? – вспомнил я о старшом.

– Успокойся, дружок. Та встряска, которую ты ему устроил, такая мелочь, если взять всё, что он пережил… и что ему предстоит… Ты удивишься, но когда утром в Турмосе мы забирали Антонио из госпиталя, я прошла мимо, не узнав его. А потом, уже на пароме, разревелась как старая крокодилица. Ты смеёшься? Не веришь?

– Не могу представить Вас плачущей, мэм.

– Я сама не понимаю… Но теперь наш грозный немец спрячет его как надо. И ребята с ним остались. И профессор Рикарду прилетел.

– Начальник медслужбы? Сам?

– Конечно. Теперь он снова возглавляет госпиталь для ветеранов. Для Антонио там приготовлен замечательный уголок. Можно не волноваться…

– Хм, – Я коряво усмехнулся, но так, чтобы сеньора не заметила. Наверняка этот замечательный уголок уже на примете у людей Джамбы.

– Так… Вот теперь порядок. Завтра дома ещё раз обработаю рану. Сознайся, эти полгода ты врачам не показывался.

– Сознаюсь.

– И плохо. Теперь никуда от меня не денешься.

Я заурчал от тайной радости. Анжела приняла моё мурлыканье за недовольство и погрозила пальцем:

– И не вздумай сбежать! – Потом вдруг положила раскрытую ладонь мне на грудь и, приблизив своё красивое лицо к моему, прошептала:

– Дэн, а вообще-то ты молодец! Но морфия не дам. И не вставай пока, побереги плечо.

Глубоко до хрипа вздохнув, я мысленно дополнил эти последние слова нежным покусыванием её оказавшихся совсем рядом губ. Так близко от неё я оказался впервые и, надеюсь, ничем не выдал своего намерения.

Молодая женщина быстро поднялась и, словно заставляя себя, прошла вдоль стены, потом обратно мимо больших пухлых кресел и широких иллюминаторов, попутно заглянув за жалюзи. Замерла в центре, двинулась по кругу, внимательно рассматривая помещение. Я следил за нею сквозь прикрытые веки.

– Чудесная лодочка, не правда ли, Дэниель?

– Я не видел её.

– Чудесная… У некоторых богатых людей есть вкус… Да, есть вкус… Знаешь, как называлась эта яхта раньше?

– Нет.

– «Анжела».

Я приподнял голову:

– В Вашу честь, сеньора?

Она как-то невесело усмехнулась и, словно не расслышав мой вопрос, вышла. Загадка! Эх, почему я не банкир! Я бы…

Тёмная история с женой Полковника, почему-то уехавшей в Мадрид и не спешащей возвращаться обратно, меня не волновала. Кто-то говорил о её зашкаливающей религиозности, кто-то о мёртвом ребёнке от офицера-порученца, вхожего в дом Полковника.