Точка.

Да! Был день, когда мы с удивлением и совершенно по-новому увидели его усталые, чуть прикрытые опухшими веками глаза. По пацански весело перебегавшие взглядом по нашим лицам, светящиеся глаза победителя.

Воистину то был его День! Пусть этот день и остаётся в памяти.

Правда, чего греха таить, неделя, предшествующая этому дню, нелегко далась всем, знавшим Антонио.

Вернувшись тогда из рейда, мы не успели ни отдохнуть, ни обсушиться, как сеньора Долорес, негласная «губернаторша» Бисонии, закатила скандал Полковнику, комбату и офицерам разведки, отправлявшим нашу группу по тылам бирлов. Досталось, конечно, и нам, «проходимцам и авантюристам, бросившим мальчика на произвол судьбы». Подспудно чувствуя её правоту, мы пытались оправдаться как могли. Антонио был командиром и он настоял на своём решении – отправив нас назад, в одиночку продолжить поиск. Всю ту неделю мы с Тимми оскорблённо хмурились, Малыш Рэм громко возмущался, обещая начистить Сольдеру физиономию, как только он появится.

И Антонио появился. Обычно внешне спокойный, в те минуты он как мог сдерживал своё торжество, не торопясь и явно выжидая необходимый момент шарил за отворотом линялой мокрой штормовки. Потом медленно, уже не отводя глаз от приближающегося Полковника, вытащил руку и, разжав пальцы, вдруг уронил на сырую примятую траву генеральские эполеты. Мы затаили дыхание, а потом дружно ахнули. Антонио ухмыльнулся и громко высморкался.

Последствия этого «одиночного плавания» не заставили себя ждать.

«Людоед» был слишком заметной фигурой – правительство Бирлантины оказалось не в состоянии скрыть смерть видного генерала и публично подтвердило факт его гибели. Короткая растерянность в лагере врага и последовавшая за ней грызня за высший военный пост позволили нашему Полковнику перехватить инициативу и выдавить захватчиков из Бисонии. Исход конфликта был предрешён.

А Антонио? В награду за те проклятые золотые тряпочки он получил пять суток ареста, ненависть Джамбы и признание народа, уставшего от войны. Он шёл на гауптвахту, насвистывая «Тореадора». Таким я хочу и буду помнить Антонио до конца своей жизни. Только таким.

– Ты знаешь, Дэн, – сквозь дрёму пробормотал Мото. – А толстая стряпуха Паола погибла. Бедный Люка опять дует в кулачок.

Я удивленно повернулся к нему.

– Да… Отпросилась в свою деревню на денёк и подорвалась на растяжке… Видать, не закончилась война-то.

Капитан Родригес, лощёный лейтенант Гарсиа и ещё несколько офицеров-фронтовиков плотной кучкой стояли у причальных цепей и, рассматривая пёструю публику на палубах приближающегося парома, неторопливо перебрасывались впечатлениями. Я с удовольствием отметил среди вояк крепкую спину майора Штольца, нашего матёрого комроты. Мы с Мото остановились неподалёку, мозолить глаза начальникам не стоило.

Вообще, что ни говори, отношение командиров к нам, «детям воюющей Бисонии», было своеобразным – мы мало чувствовали на себе армейскую ранжировку и, надо честно признаться, вовсю пользовались этим, предпочитая делить знакомых армейцев не по званиям, а по их отношению друг к другу, к жизни и к нам. Любой из нас давно привык игнорировать прокрустово ложе тупой субординации, оставляя её на самый крайний или безысходный случай (что такое расстрел за неподчинение командиру, нам было хорошо известно). Мы знали себе настоящую цену, а наша «ненастоящесть» была обычной охранной грамотой. В конце концов, мы стреляли в живых врагов, а не по мишеням в тирах военных училищ. Вот пусть там и царствует палочная дисциплина…

Разглядывая офицеров, я не мог стереть с лица глупую ухмылку. Сколько подзатыльников я получил от барона, не пересчитать синяков на ногах благодаря «футболисту» Гарсиа, рубец от капитанского стека соседствует на моём плече рядом с последней боевой раной – и ничего. Ушло всё злое, сгинуло куда-то, сгорело на войне, словно и не было. Или просто мы становимся взрослее?