Kris & Eric Carinetta

«Мне очень больно. И очень одиноко.

Каждую секунду. Всю жизнь.

Иногда это чувство так близко и крепко подступает к горлу, что я иду на ощупь, держась за стены домов. Иногда оно чуть отпускает, делая шажочек назад. Но я всё равно потрохами чую его отравляющее дыхание…»

Твоя Крис. Которая так на тебя не похожа. И точно такая же, как ты.

…Пиши только тогда, когда не можешь не писать. Когда не знаешь, зачем, для кого. Когда руками сдавливаешь себе горло – и их прорывают крики с самого дна души. Когда заставляешь себя бросить, запрещаешь себе, бьёшь по рукам, держишься без этого наркотика несколько недель – и он будит тебя среди ночи, овладевает твоими пальцами, и они пишут сами, тебя не слушаясь. Потому что этот наркотик рождается в тебе самом: тяга к писательству.

Мне впервые захотелось прямо и без увёрток передать, ЧТО чувствует человек, который принимает всё слишком близко к себе. Как живёт человек без кожи, с оголёнными нервами, который пропитывается миром до мозга костей, которому всё не всё равно до дрожи в горле. Впервые мне захотелось рассказать о себе, потому что… сил нет молчать.

Эта книга – плевок всем, кто обвинял меня в бесчувственности и безответственности, кто клеймил меня пофигисткой и эгоисткой, а сам и половины моих чувств не испытывал. Это плевок лицемерам и кичливым «героям». Это оборотная сторона «толстой» кожи несносного засранца. Если вы видите его перед собой – то даже не подозреваете, какие причины могут в нём таиться.

Да. Здесь много меня. Кто-то может подумать, что всё преувеличено. Наоборот: в этой повести не описано и четверти чувств, что я испытываю. Здесь всё сильно упрощено, иначе станет совсем непонятно.

Я тоже вижу музыку в цветах и формах, только более запутанных, чем у Кристины (здесь я старалась подбирать цвета, близкие к обложкам саундтреков). Тоже пишу обеими руками. Ей в школе даётся информатика, мне давалась физика, у неё комната сиреневая, у меня была голубая. И у обеих есть стена, раскрашенная граффити. Она развешивает рисунки с комиксами о своей жизни – а я хранила их в специальном фотоальбоме. Я была совсем не такая женственная, зато у меня было куда больше друзей и вечеринок. Я тоже доказывала свою правоту всем и всюду, шла против тех, кто сильнее. Про меня говорили, что я могу послать любого, что могу вести за собой толпу. Только порой я лезла на рожон в битвах с более серьёзными врагами, чем у Кристины, – и не всегда и не сразу одерживала победу.

Она раскрасила джинсы шекспировскими героями, я же изображала тексты любимых песен.

Стаю диких собак я встречала по-настоящему. И описала её точь-в-точь. Пиксель-в-пиксель.

Ещё Кристина смелее меня. Я боялась признать свои ощущения, боролась с ними как могла. А она считает их частью своего достоинства, умница.

Когда весь мир нависает над тобой, как громадная волна, ты сопротивляешься, если хочешь жить. Только она не стесняется. И не стыдится быть чокнутой, в отличие от меня. И ещё она рыжая. Всегда мечтала.

У нас дико разные темпераменты, непохожие характеры и общая боль.

Но здесь воплощено не только желание высказать наконец свой мир, свою изнанку. Это лишь часть, бархатная наволочка. А в подушке хранится сон…

Представь, что твоя жизнь – яркая и концентрированная – вдруг становится второстепенной, далёкой и замутнённой. Потому что тебя с головой, к чертям накрыло цветным стеклянным куполом. И в нём творится другая жизнь. Ты смотришь кино.

Той зимой мне приснился сон. Яркий, раздирающий, жёлтый – он будто весь был пропитан сливовым ликёром. Сон о двух ярких душах. С тех пор несколько недель я смотрела фильм. Каждую секунду. Жила двумя жизнями одновременно – и настоящая была лишь побочным слоем. Каждый миг я видела реальный мир сквозь кино, сквозь то, чем жили эти двое – Крис и Эрик.

Я будто случайно запрыгнула в поезд на полном ходу, где в каждом вагоне царил карнавал, – и лишь успевала записывать.

Я курила сигареты, кодила код, ела еду, бухала с друзьями – и одновременно жила в соседней жизни, насквозь пропитанной ликёром. Ежесекундно я старалась запомнить всё, что бурлит в этом сладко-жёлтом котле, бежала со всех ног из курилки/кафе/бульвара к ближайшему блокноту – и лишь успевала записывать. По двести раз на дню.

Я видела не 3D, а 6D. Без шуток. Два пространства сразу. В одном ЖИЛА, а в другом – дышала и лишь успевала записывать.

И вот спустя пару недель у меня было самое невероятное янтарное похмелье и 45 страниц в ворде из тезисов, говна и палок. Набросков, стенограмм, рисунков… Несколько месяцев на то – чтобы построить из этого мир. Воссоздать жёлтый поезд.

Ещё несколько месяцев – чтобы вспомнить себя. И рассказать о том, о чём я кричу во снах с обрыва. Это и мой дневник тоже: здесь самые заветные подростковые мысли, мои лицейские годы. Синестезия, сверхчувствительность. Здесь есть даже целые страницы реального дневника – того, что пишешь в агонии на грани…

Психопата только не было в моей жизни. Он мне приснился. Всегда будоражило, что же у него в душе… Кристина рассказала мне. Такая непохожая. И точно такая же, как я.

Я всегда сама могла постоять за себя. И считала, что мне не нужен защитник, пока не встретила его.

Я еду в вагоне метро и узнаю его волосы – на парне, стоящем напротив. Его осанку – у рокера, прислонившегося к дверям. Его куртка только что промелькнула где-то сбоку – на хулигане, в спешке выбежавшем из вагона.

Я вижу его отражение в чёрном стекле. Он смотрит на меня. Он мерещится мне всюду. Сквозь десятки газет, кричащих «Жизнь продолжается!». Он всегда со мной.

Мой парень психопат, ясно? Он не знает ни пощады, ни сострадания. Со мной он лапочка, но никто никогда не узнает об этом. Я люблю его так, что нет сил. За меня он порвёт на части любого. За меня он убьёт и глазом не моргнув! Он просто больной и ничего не боится! Каждая девушка втайне мечтает о таком.

Постоять за себя может или псих, или тот, кому есть что защищать. Честь, достоинство, справедливость. Ранимую кожу. Если кто-то умеет себя защитить – значит, он этому учился, потому что без этого просто не выживет. Именно тем, кто умеет за себя постоять, нужнее всего защитник. Конченый псих.

Сегодня я возвращалась домой ночью по незнакомому району. На меня напало полдюжины пьяных подростков. Я почуяла в горле дрожь, нащупала нож в кармане. И была готова драться. Умереть – но не отдавать самое ценное. Потому что для меня это больнее смерти.

Но он появился за моей спиной – из ниоткуда. Я услышала позади себя его страшный, жуткий крик – и мой страх улетучился. Он разбил бутылку и бросился на подонков как ненормальный! Те разбежались. Мы остались вдвоём.

Он и есть ненормальный. Я всегда в безопасности! О, да! Это ни с чем не сравнимое чувство!..

… // помехи. Обрывки голосов. Отколотые биты мыслей. Пойман получасовой отрывок чьей-то жизни, прибитый волновым ветром к окошку местного пространства // …

…

…Сегодня я надену свои любимые вишнёвые туфли – из нежного-нежного велюра, с острыми носиками и на тонюсеньких каблучках. Стало быть, в гимназию поеду на автобусе – туфельки, конечно, гораздо удобнее прочих, но только даже в них я долго не выдержу! Ехать всего пару остановок, но если я пройду их пешком, то дальше придётся добираться на скорой. Я не собираюсь хромать в первый учебный день последнего учебного года! Диву даюсь, как некоторые девчонки могут сутки прыгать в деревянных шпильках – и не умереть от болевого шока?

Когда я надела свои любимые туфли впервые, мне пришлось полтора часа топтаться на вокзале, ожидая мою Алису, пока та мчала ко мне на электричке. Убранство станции было совершенно невыносимо: ничто не радовало и не цепляло глаз. Ни один узор из пыли, ни один рисунок на деревянных подлокотниках не был достоин того, чтобы разглядывать его битый час и воображать какую-нибудь историю! Так что я сдуру пошла гулять пешком по камням вдоль рельсов. За полчаса танцев на булыжниках мои ехидные туфельки так натёрли мне ноги, что из левой пятки начала сочиться кровь. Боль была столь режущей и нестерпимой, что кажется, кровь затопила даже мои глаза – в них всё сначала помутнело, а потом цвета вокруг резко стали кислотными. Трава мне показалась ярко-жёлтой, а лица прохожих – оранжевыми. Мне было так больно, что я уселась прямо на рельсы и выла целый час, но боль всё никак не унималась. Когда до мозга дошло наконец, что пластырь и анальгин с небес не упадут, а до аптеки я уж точно теперь не доковыляю – он пустился во все тяжкие и впрыснул мне в кровь такую лошадиную дозу каких-то гормонов, что я окосела за считаные минуты! Сначала растаяла боль, потом потяжелела и полегчала голова – все движения вокруг стали какими-то рваными… И спустя всего пару минут мне так ударило в голову, что я перестала плакать и начала смеяться как ненормальная! Без шуток – я вмазалась за счёт своих же пяток! Весело было за мной наблюдать ангелам с небес. Зато теперь туфельки и внутри бордовые – от крови. За это я люблю их ещё больше.

Так вот. Путь от моего дома к автобусной остановке тянется узкими тропами мимо старых гаражей, выкрашенных грязно-розовой краской с ярко-красными воротами. Как же я обожаю этот гаражный городок с его улочками – бесконечный, изгибающийся, как червь, розовый поезд с красными окнами! Местами облупившаяся краска напоминает мне раны и содранную кожу, обнажившую мясо из красного кирпича. Живое, помнящее всё, что с ним происходило! И даже сохранившее на себе целую летопись из тегов, оставленных множеством юных маркеров. Так целыми поколениями пишутся дневники улиц. Однажды на одних из ворот я нарисовала жёлтым мелом жёлтые глаза с густыми ресницами-щупальцами – получилось невероятно завораживающе, и хозяева их не стёрли! Хотя я ни разу не видела этих добрых людей, но спасибо им за то, что теперь в этом красно-розовом королевстве меня всегда встречает и провожает мой дорогой друг – чудище с янтарными глазами. Такими же, как и у меня. В общем, я в безопасности.