– Вы зачем сюда явились?

– За знаниями, – всё с той же жиденькой ухмылочкой продолжил гадёныш.

– Так втыкай первое, шутило! Физика в тугие головы не заходит! Хочешь впустить в свою тупую макушку нескончаемый поток знаний – сними свой шутовской колпак! И стяни свою ублюдскую ухмылку, не то твои щёки раздувает так, будто у тебя во рту с десяток болтов.

Простите, джинсы… Приходится доставать из карманов грязь…

Ухмылка с гада испарилась. Зато дружочки его гоготнули. Они уже на моей стороне – я это чую. В кои-то веки людская измена мне так приятна.

– Встали живо.

Ребята встали… А гад не шелохнулся. Я пнула его острым замшевым носиком.

– Ты чё, э! – отозвались щёки.

Я пнула ещё раз:

– Тебе щёки и на уши давят, что ли? – Я грубо наступила на здоровый модный кроссовок и пнула тело в последний раз. Гад встал, отряхиваясь.

– Хорош! Ты чё такая!

Ублюдки расступились. Я прошла ко входу по расчищенной дорожке. Красной от накала.

Меня трясёт будь здоров. Сил сказать что-то ещё просто нет – надо скорее исчезнуть от греха подальше. Со стороны, наверное, я выгляжу дико нагло. Ну же, двери, открывайтесь!

Фуф, у меня получилось! Я смогла. На грани от провала в пропасть! Как же ладони вспотели. Нужно угомонить растрепыхавшееся сердечко – а то ишь как колени сотрясает! Отдышаться бы…

Всё плывёт перед глазами. Как-то сам собой возник второй этаж. Слышу в нём знакомый голос…

– Кристина!

Это завуч. Ну не до тебя мне, чёрт возьми.

– Здравствуйте, Лариса Юрьевна…

– Это что такое? Ты почему волосы не перекрасила за целое лето?

Вот это здрасьте.

– Я и не обещала!

– Так больше нельзя, Кристина! – измученно, даже надрывно простонал учительский голос.

То есть ЭТО его мучит не щадя? Бордовые концы на рыжих волосах? Я вспомнила засранцев на лестнице. Которые просочились сюда лишь благодаря банкнотам папочек и мамочек. Марика, который говорит за спинами педагогов такие мерзкие вещи, что лёд бежит по спине. Здесь буйствуют и пляшут все смертные грехи – а учительский голос чуть не плачет из-за волос… Чего? Вот прямо сейчас именно мои волосы так мучают нравственные чувства?!

– Вот это – по-вашему, важно?! – я схватила свою прядь и проговорила так отчаянно и громко, что все вокруг замолчали. Здесь моя выдержка треснула. И просочились слёзы…

Видимо, мой чёрный взгляд выдал отчаяние сродни предательству родины. Мне ничего не ответили, а я с полным правом молча развернулась и зашагала прочь, в руках неся сбегающие слёзы.

Что-то мне от всех этих переживаний раньше времени приспичило отлить. Проведаю-ка старый добрый сортир. И надо срочно сполоснуть холодной водой голени – от свежего пота их всё это время щиплет мама не горюй!

Ну вот ещё и голод тут как тут! От него я косею ещё быстрее, чем от пива солнечным днём, – в глазах плывут жёлтые монетки, и ноги отрываются от земли. Скорее бы рассосать шоколадную конфету, пока урок не начался! Иначе урчание в животе сорвёт урок раньше звонка!

Я ворвалась в свой класс, выбив дверь ногой. Вытолкнув всех со своего пути, громко рухнула на свою парту. Даже забыла хоть с кем-нибудь поздороваться. Но это ведь не со зла! Меня трясёт от голода! Скорее бы найти в сумке конфету, не то у меня сейчас живот заурчит на весь кабинет – и тогда я выпрыгну в окно от стыда! Как назло, все стихли! С шумом и гамом я вываливаю всё содержимое сумки на стол. Рема, нежно и почти умоляя, мурлычет мне:

– Кри-и-ис, здравствуй!

Я чуть раздражённо, но тепло поднимаю ладонь в ответ. Ну вот, наделала тишины, и теперь все смотрят на меня с опаской. Наверное, в очередной раз думают, какая же я стерва. Кир видел, как я уделывала ублюдков на крыльце, – как пить дать уже всем растрепал. О, конфета!