Теперь он не разуверился, как думал учитель, а укрепился в том, что люди отдаляются от Закона. Изучают не его, а то, что создали предки; что наука о Законе всё меньше места оставляет духовному развитию и всё больше – лингвистике и истории! Последняя щёлочка, через которую било новое знание, оказалась закрыта. Вместо луча знаний они получают тонны книг, которые ходят вокруг да около, но не смотрят в глубину. Они написаны не для нынешней эпохи, а для минувших времён, там написаны лекции о нравственности, которые не вникают в тайны Закона; там сто раз сказано одно и то же, и только исследователи находят везде «неповторимые оттенки», но и эти оттенки скорее способны сказать больше об авторе, но не о Законе.

– С… спасибо большое, – с трудом выговорил Илдани.

– Вот, посмотри, – сказал учитель, встал из-за стола и взял с нижней полки шкафа два свёртка. Один был очень большой, второй довольно маленький. Книги были завёрнуты в приятную на вид хрустящую коричневатую бумагу. – Сейчас не открывай. Посмотришь и почитаешь в свободное время. Это тебя займёт надолго и настроит на нужный лад.

Паровые трубы под Залом начали цикл работы. Раздался гул и пощёлкивание тысяч шестерёнок. Это усугубило неприятные настроения в душе Илдани. А его учитель беззаботно улыбался. Может, и он в старости тоже отбросит все «лишние» мысли и будет улыбаться…

– В маленьком свёртке вышедший шестнадцатый том Великих Дополнений. Это последний на все времена том: семнадцатого не будет. Да и этот тоньше остальных, ведь работа над ним должна была идти ещё полвека, но резко прекратилась.

«Неужто это последний ценный том, который я увижу, – с горечью и надеждой на лучшее подумал Илдани. – Что бы там ни написали, я уже предвкушаю, что это великая книга!»

– А в большом свёртке – полное, двадцатисемитомное собрание материалов, в том числе и писем, с Последнего Полного Собрания Всех Мудрецов.

«Макулатура, – в страхе от осознания, что ему в голову лезут такие мысли, подумал Илдани. Но поток мыслей не останавливался. – Нет уж, – с твёрдой решимостью, которую никак нельзя было бы назвать подростковым максимализмом, а скорее взвешенными идеями, подумал он, – так нельзя поступать! Нельзя! Тальми постоянно говорит о гордыне: что нельзя гордиться, что надо смиряться. Это правда, конечно, я и не спорю. От гордыни родились все тёмные сущности. Но ведь когда мы говорим, что полностью постигли Закон, – тогда мы и гордимся больше всего! Почему он этого не замечает? Мы ещё не знаем всех свойств великого и бесконечного Закона, он неизмеримо выше того, что мы способны понять. Закон ещё не явил себя миру и никогда не говорил, что учение окончено. Он ещё не даровал нам особой силы мудрости, не дал нам силы безошибочности, а дал только возможность собираться вместе и понимать хоть что-то. Может, этот дар – не ошибаться на Собраниях Всех Мудрецов – будет дан нам в будущем, но теперь его ещё нет. Только у наших отколовшихся единоверцев есть поверие, что их лидер получил от Закона особую благодать распознавать ошибки и благодаря этому они не ошибаются. Но он лишь распознаёт ошибки, а нового сказать почти никогда не может. Он не гений и не герой; Закон просто дал ему дополнительную силу не ошибаться, чтобы люди совсем не впали в заблуждение и не извратились. Да и мы должны верить, что они еретики – те, кто верит в этого лидера и в его Альтернативные Собрания Мудрецов. Они же откололись от нас тогда. Но история так сложна. Хорошо бы ещё знать, кто от кого откололся на самом деле!

Знаю только, что мы не достигли совершенства. Ещё пока ни разу Закон не сказал, что он нам отец, или друг, или брат. Он не роднился с нами; он там – в вышине непостижимого. Он не друг, а Другой, непонятный Другой с большой буквы. Может, когда-нибудь он перестанет быть Другим и явится нам открыто, во всей красоте. Надо молиться об этом и надеяться, но не гордиться, как мы.