До самого вечера в саду, за туалетом, жгли мы паласы, дававшие море густого, вонючего дыма.

– Дым, дым, я сала не ем, – пытался Пашка по детскому обычаю спастись от дыма.

– Перейди ты на другую сторону.

Он перешел, и дым потянулся следом.

– Дым, дым, я масла не ем, – вновь начал приговаривать брат, приплясывая.

– Не помогает это, мы так делали в детстве, – поделился я нажитым опытом. – Брехня это все.

– Поможет, дым, дым, я не курю, сала не ем, масла не ем, – усиленной формулой попытался бороться с дымом брат и закашлялся.

– Говорил же, – отшатнувшись от густого вонючего клуба дыма, позлорадствовал я.

– Еще раз попробую, – отдышавшись, упорствовал Пашка. – Дым, дым, я не курю, сала не ем, масла не ем.

– Сало не ешь? Лопаешь за обе щеки, за уши не оттянешь! – возмутилась незаметно подошедшая мачеха. – Брехло ты малолетнее!

– Это просто от дыма так говорить надо, – обиженно огрызнулся Пашка. – Чтобы дым не летел на тебя.

– Психушка по тебе плачет, Павел Викторович, – отреагировала Наташа, открывая дверь туалета. – Отойдите подальше, хмыри болотные, дайте посрать спокойно, извращенцы малолетние.

Отец Наташи, тот еще старый скряга и держиморда, на Ельцина Бориса Николаевича внешне очень похожий, и выпить, как и первый Президент России, не дурак на халяву. Приехав, начал внедрять на наших почвах топинамбур, заполонив форменной заразой не одно хорошее совхозное поле.

– Хрущев хотел всю Россиюшку им засадить, – выпив, объяснял новый дедушка.

– Хрущев амарантом хотел, – возразил я почерпнутым из газеты «Сад-Огород».

– Да что ты понимаешь?

– В газете так написано. Могу принести и показать.

– То в газете, а мне Хрущев сам лично говорил! Кому веры больше?

– Газете.

– А вы Хрущева видели живого? – навострил уши Пашка.

– Вот как тебя.

– Угу. Помнится, отец тоже с Гагариным общался, – напомнил я22.

– Точно, – погрустнел брат. – И книжку Гайдар ему свою подарил23.

При этом по примеру неистового работяги Вити, оформленного на полставки электриком, хитрый дед умудрился оформиться в совхозе на полставки агрономом и получать за это вполне законную зарплату.

– Еще и на пенсии могу Родине послужить, – приговаривал он.

– Конечно папа. Еще и какую пользу, – поддакивала Наташа. – Только ты можешь вытянуть этот колхоз из ямы.

– У нас совхоз, а не колхоз, – вежливо поправил дотошный Пашка.

– Разница между колхозом и совхозом только вам, замшелым колхозникам и понятна. Нам, городской богеме, совершенно без разницы, где вы навоз выгребаете, в колхозах или совхозах. Понял, УО? – срезала его мачеха.

– Понимаш! – поддакнул довольный дед. – Топинамбур это второй хлеб! Навроде кукурузы, только полезнее.

– Папа, да что ты мечешь апельсины перед свиньями? Они же кроме навоза и онанизма и не знают ничего!

– А ведь я могу ссудить денег в долг, на приобретение семенного материала, – важно краснел надутым лицом Борис Николаевич. – И под вполне разумный процент.

– Я подумаю, – был вынужден вежливо ответить папаша.

– Думай, Витек-зятек, думай. Можем хороший гешефт к взаимной пользе поиметь. И тебе хорошо будет, и мне старичишке на молочишко останется.

Потом престарелый пенёк тайно выкопал и перевез к себе ремонтантную ежевику, еще при матери привезенную Филипповичем.

– Слышь, куда-то ежевика пропала, – обратил я внимание отца, с важным видом шагающего вокруг подвала.

– Куда пропала? Какая ежевика? – с усилием тяжелоатлета поднял на меня задумчивый взор.

– Та, что на подвале и возле забора росла. А куда пропала, я не знаю.

– Странно. А что у нас там ежевика росла?

– Да, а ты не помнишь разве? Еще просил с похмелья тебе нарвать как-то.