– С превеликой радостью, – поклонился Маркузе.

С того дня Маркузе стал своим человеком в доме Крестовских, можно сказать, дневал и даже ночевал там: Всеволод Владимирович любил работать и по ночам.

Маркузе являлся в установленное время, вечером. Но сразу приступить к диктовке Крестовский обыкновенно не мог: квартира, как правило, была полна гостей. Кроме Лескова бывали поэты Константин Случевский и Федор Берг, художник Михаил Микешин, композитор и музыкальный критик Александр Серов. В общем, значительные в культурной жизни люди, и Маркузе, скромный, лишенный их талантов, знаний и веса юноша, в их присутствии, понятно, тушевался и в общих беседах больше помалкивал и подавал голос, только когда к нему обращались с каким-либо вопросом.

Из-за своей конфузливости он, чтобы хоть чем-то себя занять, налегал на угощения. Крестовский держал в своем книжном шкафу для гостей всевозможные закуски: сыры, колбасы, ветчины, консервы – и по их приходе сразу выставлял все на письменный стол. Маркузе подсаживался поближе к еде и незаметно для себя отщипывал кусочек за кусочком и отправлял в рот. Так и заедал хлебом насущным духовную пищу, то бишь умные разговоры, к которым внимательнейшим образом прислушивался.

Ближе к полночи гости наконец прощались, и оставался с Крестовским один Маркузе.

– Ну-с, приступим, – говорил хозяин.

Маркузе, отодвинув уже опустошенные им же самим тарелки, усаживался поудобнее за стол и приготовлялся записывать за Крестовским каждое слово. Крестовский же, тоже для удобства, ложился на диван, задрав кверху свои длинные ноги, и, задумчиво поглаживая усы, начинал диктовать. Маркузе торопился все записать, стараясь ничего не упустить.

Иногда Крестовский надолго замолкал. Маркузе в таких случаях терпеливо ждал, занеся перо над листом бумаги. Он предполагал, что автор обдумывает новый сюжетный ход или просто подбирает подходящее слово. Но бывало, что молчание затягивалось. Маркузе оборачивался на Крестовского и видел, что глаза у того закрыты. Прислушавшись, обнаруживал, что и дыхание у него ровное, свойственное спящему человеку. Неужели и вправду заснул? Вскорости это подтверждалось с полной ясностью: Крестовский начинал похрапывать да посапывать.

Маркузе не осмеливался его будить. От скуки он потихоньку листал записные книжки Крестовского, лежавшие в сторонке на столе. Заметки в них были мало разборчивые, и очевидным представлялось, что они делались поспешно, пока мысль не ушла. Но странным казалось то, что в одних книжках заметки были сделаны одним почерком, мелким и убористым, а в других – другим, более крупным и размашистым. Как будто двум разным людям они принадлежали, два разных человека писали! Тот почерк, что был мельче, Маркузе знал, выдавал руку Крестовского, достаточно было сравнить хотя бы с пригласительной запиской, что он ему прислал. А второй? Маркузе пребывал по этому поводу в совершенном недоумении, но спросить у Крестовского не решался, опять же в силу собственной скромности. Так что пока различность почерков оставалась для него загадкой. «А впрочем, не мое дело», – говорил он сам себе.

Крестовский, недолго вздремнув, пробуждался, извинялся перед Маркузе, говорил, что это он устал от гостей, вот и заснул, и, ввиду уже позднего времени, отпускал его домой.

– Мало мы сегодня поработали, Иван Карлович, ох мало, – сетовал Крестовский. – Да уж, Краевский не обрадуется. Ну да завтра поднажмем.

Но назавтра все повторялось, Крестовский, продиктовав пару небольших глав, опять уносился в царство Морфея. Так было несколько дней подряд. Тогда он, поняв бесполезность ночной работы, предложил Маркузе приходить не вечером, а к обеду, до гостей.