– Так вот оно в чём дело, – смекнул Людота, – хочешь Добрыне насолить, и боярам, которые одобрили твоё изгнание? Отомстить самому воеводе. Смотри, мальчик, с огнём играешь, не по зубам тебе враг, сгинешь напрасно.

– Иначе я не могу, Людота, я – боярин, я – воин. И если они не хотят, чтобы я воевал за них, я буду воевать против них.

В этот же день Василий стал собирать своё братство, которое теперь уже многие перестали называть шутовским и называли просто братством Василия. Они думали, что старшина собирает их, чтобы в очередной раз отчитаться в расходах, и потому многие не пришли. Но Василий повёл другие, до ужаса смелые речи. Стал говорить против Чурилы, против Богомила, Добрыни и даже самого Перуна, призывал себе в защитники Симаргла и призывал братство вооружиться на великую битву. Братчина тут же раскололась. Одни согласились дать врагу бой, в числе которых первым был Потамий Хромой, но другие наотрез оказались выступать против столь сильного противника, и последних было на порядок больше.

– Неужто откажемся, струсим? – спрашивал у таких Василий.

– Пусть наши богатеи раскошелятся. Заплатим Чуриле откуп, глядишь, он нас и простит.

– Не понимаю я вас. Разве так должны говорить свободные труженики, которые решили сами защищать себя и не терпеть чужого гнёта? Разве для того мы объединились в братство, чтобы теперь сдаться Чуриле.

– Тебе нас не понять, старшина, – говорили ему ремесленники, – ты из бояр, тебя с детства готовили к войне. А мы – люди простые, нас с малых лет другому учили, воины из нас плохие.

Глядя на то, как люди его отказываются идти в бой за тем, кого нарекли своим вождём и выполнять прямые обязанности ополчения, Василий уже стал и вправду подумывать о том, чтобы заплатить выкуп Чуриле, а затем и вовсе отказаться от звания старшины и остаться лишь с теми, кто был в братстве с самого начала. Его власть на поверку оказалась лишь иллюзией, самообманом. Юный боярин внушил себе, что он всё ещё лидер, что это его предназначение, в то время как всё давно уже было не так. И всё же Василию, не смотря на юность, хватило тогда ума не покинуть братства. Он уже понимал, что никто не поймёт этого его жеста и расценят его как слабость. А стоит лишь дать слабину, и, если ты один, в Людином конце тебя разорвут толпой на части. И тогда Василий принял единственное решение, которое, как ему казалось, могло решить все проблемы.

– Что ж, будь по-вашему, – заговорил он, – мы не будем биться против Чурилы, но и платить ему не будем. Мы соберём Людинское вече.

Некоторые мужички из толпы засмеялись, другие зачесали в бородах и затылке. Вечем здесь называли сбор всех старшин со своими братчинами на лобном месте. Они вместе пили, делили сферы влияния, порой решали споры и казнили преступников. Собирались они раз в год, осенью, после жатвы, и сейчас было никак не время для собрания. Более того, всем было понятно, что такое собрание никак не поможет Василию. Но сын Буслая совсем другое понимал под словом «вече». Собрание всего населения. Такого в Людином конце не видели уже давно, ведь, кроме всего прочего, население здесь постоянно менялось. Одни уезжали, другие приезжали, было много всяких залётных бродяг. В Людином конце не имелось даже вечевого колокола, и всё же, Василий был твёрд в своём решении, и никто не мог его отговорить. Самых верных своих людей из братства он стал рассылать к богатым хозяевам, чтобы призывать их на вече. Сам же сын Буслая отправился в Неревский конец, к своему другу юности – Косте Новоторжанину.

– Выручай, Костя, кроме тебя мне помочь некому, – говорил Василий.