Поэтому сначала я приведу этнографические свидетельства о том, что такое порча по народным представлениям. Поскольку все они, в общем-то, очень похожи, я ограничусь одной хорошей работой, которая сегодня уже стала классической. Эта статья этнографа Н. А. Никитиной «К вопросу о русских колдунах» 1927 года.

Никитина описывает порчу, как действие, совершаемое колдунами. Естественно, это не ее мнение, поскольку сама она колдунов в жизни не наблюдала, это мнение народное. Никитина вела свои сборы в Нижегородской губернии, в месте, где последний из известных колдунов умер в 1913 году. Правда, ей довелось познакомиться с бывшей колдуньей Марией Шерстюковой, 69 лет, которая была колдуньей в прошлом, но уже передала свой дар и только лечила людей.

Вообще это огромное везение для этнографа – встретить хотя бы бывшего колдуна, поэтому читать Никитину надо со вниманием. Двадцать шестой год, вовсю идет вторая волна естественнонаучного террора, начавшаяся с приходом советской власти. Все, что не укладывается в естественнонаучную картину мира, уже не просто высмеивается и затравливается, а просто уничтожается. Даже за знахарство, не говорю уж о колдовстве, грозит суд и ссылка на севера.

Сама Никитина пишет: «Больше колдунов мне встретить не пришлось. Их скрывают, или они сами скрываются от незнакомого человека. “Теперь они у нас смирные, чуть что – сумеем расправиться”, – не раз слышала я от молодежи» (Никитина, с. 177).

Руками ретивых Павликов Морозовых и бойких комсомолят громят и церкви и собственный народ с его «суевериями». Кому же, как не молодежи, лишней памятью не обремененной, и громить отцов, устраивая культурные революции?!.

Непонятно почему, впрочем, вероятней всего, выполняя все тот же научный заказ на обоснование погромов народной культуры, Никитина заявляет в своей статье: «Самым распространенным и важным действием колдунов является насылание порчи, вреда. Колдун может портить людей, животных и неодушевленные предметы. Он насылает порчу одним своим взглядом, прикосновением, словом через произнесение особых магических формул или через совершение магических действий».

Я расспрашивал мазыков о том, возможно ли это. Мой первый учитель ответил: «Все возможно», – и принялся запугивать меня бесконечными историями о колдунах, вроде тех, что я приведу дальше из Никитиной. Но потом сказал: «Все возможно. Но забудь. И наплюй. Для тебя важны другие порчи».

Поэтому я сначала приведу этнографические описания колдовской порчи, а потом займусь «другими порчами» особо.

Общее представление не слишком интересно:

«Очень распространена порча через приемы симпатической магии. Например, вынимают след, то есть отпечаток ноги жертвы, и подвешивают в мешочке в чело печи; в трубе замазывают глиной волосы, иногда кладут след под матицу потолка. По мере высыхания земли должен сохнуть и человек» (Там же, с. 193).

Гораздо интереснее то, что просматривается сквозь вот такие действия:

«Стараются добыть его волосы, кладут их в воск или глину и лепят подобие человеческой фигуры. Эту фигуру кладут в гробик, закапывают в землю и заваливают камнем. Тот человек, чьи волосы положены в закопанную фигуру, должен скоро умереть. Волосы можно заменить частью одежды, землею со следа. Иногда лепят фигуру без всего этого, но в таком случае ее нужно “окстить”, то есть назвать именем того человека, которого чаруют…» (Там же, с. 193–194).

Создание «фигурки» для наведения порчи, – называлась она куклой, – в точности повторяет создание «куколки» для защиты, оберега, как это описывается в сказках про сиротку, которой оставляет куколку умирающая мать. Куколка эта – явное наследие языческих времен и в руках девочки узнается как домашний идол.