…карандаш.

Карандаш оказался восемнадцать сантиметров длиной, ярко-жёлтый. Это был не тот знакомый всем карандаш, вытесанный на станке, – идеальный восьмигранный цилиндр из дерева с гладким остриём с одного конца и ластиком с другого. О, нет! Во-первых, он был очень старый. В том смысле, что очень-очень старый. Во-вторых, возникало ощущение, что его выстрогали вручную. Вырезали ножом. Ни одна из граней не была совершенно прямой. Он больше походил на скульптуру карандаша, чем на настоящий инструмент для письма.

Но самое примечательное, что было в нём, – заострённый кончик. Неокрашенное дерево в сантиметр длиной (жёлтое покрытие выглядело так, будто его стесали крошечным топором) окружало толстый чёрный грифель. Выступающий грифель оказался гораздо длиннее, чем привыкла Орешек: почти в половину большого пальца. Его тоже, судя по всему, сделали вручную: он довольно ровно выдавался из дерева на пару сантиметров и внезапно сужался в очень тонкое остриё.

На другом конце поблёскивало что-то похожее на тоненькую серебряную верёвочку, в шесть витков намотанную на карандаш. Она удерживала бледно-голубую стирательную резинку длиной в сантиметр, грубо обкромсанную до цилиндрической формы.

Но больше всего Орешка поразили поблёкшие буквы, которые бежали по телу карандаша. Напечатанные очень неровно чёрной краской, они читались как

L. . . O R. . E

Не было, одним словом, никакого сомнения, что за всю жизнь Орешек не видела ничего прекраснее. Хвостик – это имя стояло на шкатулке. Орешек не сводила с карандаша глаз добрых пять минут, не осмеливаясь взять в руки.

А когда осмелилась, он оказался тяжелее, чем она думала. Она нарисовала в воздухе несколько фигур. За этим с застывшим на морде изумлением наблюдала Которяшка, которая пряталась в своём обычном месте – под шкафом. Орешек соскочила с кровати, порылась в одной из стопок бумаги у себя на столе и вытащила чистый лист плотного ватмана. Она вспомнила о том, как изменилась её жизнь за последний год, и почувствовала себя совершенно беспомощной. Как бы ей хотелось, чтобы всё стало как раньше! Она бы отдала всё на свете, только чтобы просыпаться по утрам, целовать на прощание маму и папу и торопиться в «Мелодию».

Она вспомнила, что говорил ей папа, когда становилось тяжело:

– Не забывай, Орешек: когда расцветает цветок, расцветает и надежда. Даже у крошечного растения могут оказаться крепкие корни.

И она стала рисовать. Карандаш гладко скользил по бумаге, оставляя чёткие, ровные линии. Он удобно лежал в ладони, словно сделался продолжением руки. Орешек и сама не заметила, как закончила. Она взяла рисунок в руки.

– Когда расцветает цветок, расцветает и надежда, – произнесла она вслух.

Которяшка зевнула. Орешек взглянула на кошку и зевнула вместе с ней. Она вдруг поняла, что очень устала. Она отыскала кусочек мастики и прикрепила рисунок к стене, рядом со своей любимой открыткой с Фантастической Четвёркой. Орешек бережно убрала карандаш в секретное отделение шкатулки, надела пижаму и забралась в постель. И, едва опустив голову на подушку, заснула.

Орешек проснулась, как обычно, в 6.59 утра, ровно за одну минуту до будильника. Она оторвала голову от подушки, потянулась, свесила ноги из-под одеяла и села на краешке кровати. Она протёрла глаза, вспомнила про ссору с мамой вчерашним вечером, и плечи её тут же поникли.

Потом она вспомнила про замечательный карандаш, и настроение чуть-чуть улучшилось. Она взглянула на рисунок, который нарисовала вечером. И, глядя на него, не могла поверить своим глазам.