Дорога их привела к огромной, многокилометровой промышленной свалке. Территория её не была огорожена, однако при въезде высилась претенциозная прямоугольная арка с отвалившейся вывеской и болтающимися проводами. Сразу за аркой начинались тянущиеся до горизонта горы различных отходов. Чего здесь только не было! Обломки железобетона. Всевозможные куски железа, пластика, дерева, резины. Треснутые фаянсовые изделия. Мотки проволоки. Автомобильные шины в невероятном количестве, а также остовы самих автомобилей. Ржавые бочки и контейнеры. Бывшая в употреблении мебель.

Навстречу выскочила лохматая овчарка, замахала хвостом. Бородатый потрепал собаку по рыжей холке и уверенно повёл гостей в глубину завалов. Свалка походила на настоящий город – с улицами, проулками, широким проспектом. Дитрих вспомнил слова Стеклянного Человечка. Здесь тоже, оказывается, жили люди, причём в немалом количестве. Занимались своими обычными делами. Вот навстречу дед с грохотом и лязгом катит гружёную всякой всячиной тележку. Вон там, в крутых горах рухляди видны отверстия, ведущие в выкопанные и, вероятно, благоустроенные пещеры. Женщина с младенцем в слинге на груди равнодушно наблюдает за чужаками. Здесь – торговые лотки с товаром, пускай и своеобразным. Два продавца играют в шахматы. Третий внимательно наблюдает за ходом игры. Лоб нахмурен, видно, серьёзно просчитывает варианты.

Свернули на боковую улочку и подошли к огороженному дворику перед лачугой, сложенной из самых разных материалов. Собирательство отличается от производства тем, что не может обеспечить любое количество однотипного материала.

Во дворике горел костёр, возле которого сидели и разговаривали двое мужчин.

– Джентльмены! – обратился Юрий Тимофеевич. – Позвольте прервать вашу интеллектуальную беседу. К нам любезно пожаловали гость и гостья. Я пригласил их отобедать и отдохнуть.

В пластиковом кресле сидел Вячеслав Борисович – в кожаной жилетке и спортивных трико. У него было выбритое до блеска лицо с грустно опущенными уголками рта. Другой, Роберт Филиппович, в больших очках, с морщинами по всему лицу, лежал в шезлонге, на мужчине были надеты маскировочная куртка и синие рваные джинсы. Хозяйка, Зинаида Петровна, полная женщина, одетая в опрятное синтетическое платье с рисунком из крупных бабочек, занималась мелкими домашними делами.

– Прошу! Прошу! – Роберт Филиппович живо поднялся с шезлонга и пригласил Лизу сесть. А сам перебрался на самодельную табуретку.

Зинаида Петровна засуетилась насчёт ужина и скрылась в лачуге, откуда вскоре раздался грохот падающей металлической посуды. Из кривой жестяной трубы на крыше показался вялый серый дымок.

Юрий Тимофеевич подбросил в костёр деревяшек, выделявших при горении неприятный запах.

Дитрих с Лизой уселись боком на шезлонг, чувствуя неловкость. Но вот хозяйка обнесла всех чаем, и путникам стало комфортнее.

– Ровно перед вашим приходом, – начал Роберт Филиппович, – мы с коллегой размышляли о том, что делает человеческий организм живым, а главное, осознающим себя. И пришли к выводу, что если мы объявляем человека цельным…

– …то после смерти он навсегда прекращает существование, – уныло вступил Вячеслав Борисович. – Человеческая частица не может одновременно быть корпускулой и волной.

– Странность, однако, в том, что человек вроде бы умирает, но продолжает полностью оставаться частью мира, никуда не исчезает, ни одним атомом, ни одним вздохом. Всё, из чего он состоял, остаётся на месте. Но что-то такое происходит, отчего осознанное существование прекращается, связь с ним прерывается. Все детали есть, а механизм не работает… Далее мы обсудили вариант, в котором жизнь – это болезнь неживой природы. Но отмели его в связи с неприятностью. Всё-таки привычней мысль о том, что люди всю жизнь противостоят недугам, а не сами являются болезнью.