Немного подумав, Шарлотта согласилась.

Уместившись рядом на стуле, я сжала зубы, готовясь к болезненному проникновению в мою голову, но, в отличие от ее предыдущих прогулок по моему сознанию, я не ощущала болезненно колкого льда под черепом от ее морозной пряной магии. Она была прохладным ветром, перелистывающим страницы моей памяти.

– Мне стало тяжелее проникать к тебе в голову. – Шарлотта уже приступила к написанию портрета. – Гончие не могут откидывать поток магии разума: у вас значительно больше магических протоков, чем у других, – размышляла в слух девушка, не отрываясь от пергамента, – а значит и больше путей, по которым мы можем пробраться к вам в сознание. Перекрыть такое количество протоков разом – невозможно. Как ты отбилась от моего проникновения в день соревнований?

Я повернулась к Эдварду. Он не рассказал Лофгран о вплавлении стали в мое тело. Стоит ли мне отвечать на ее вопрос, если он это скрыл?

Беррит, заметив мое смятение, плавно прикрыл свои раскосые глаза, чуть склоняя голову и приподнимая плечи: «Говори, если хочешь».

– Я не знаю тонкостей, но кое-кто нашел древний способ защиты с помощью вплавления черной стали в тело.

– И ты согласилась? – Шарлотта чуть отстранилась от пергамента, разглядывая портрет и добавляя штрихи. – Зачем так уродовать свое тело?

– Сила и возможность противостоять для защитника важнее, чем красота.

– Род твоей деятельности не меняет твоего пола. Девушка должна быть опрятна и красива.

– Говоришь, как леди Шлор, – тихо прыснула я.

– Не знала, что вы знакомы.

– Я беру у нее уроки этикета.

Шарлотта посмеялась.

– Они обречены на провал.

– Почему это? – обиженно спросила я.

– На днях я видела, как ты одной из своих игл доставала остатки еды из зубов.

Я хотела оправдаться, но представив, как я это делаю на грядущем балу, не смогла сдержать смеха.

Лофгран, видимо, представив тоже самое, подхватила мое задорное похрюкивание.

Беррит вылупились на нас, приоткрыв рты. Даже Сэм оторвался от маг-оружия, чтобы убедиться в происходящем. Да я и сама была в некотором смятении, но хохотать от этого вместе со своей ненавистницей не переставала.

– Может уже отдашь мне портрет? – нетерпеливо потребовал сонный Каспар, стоя на пороге своей комнаты в одном черном пушистом халате.

– Еще секунду, – попросила я, вглядываясь в дрожащий пергамент.

Завитки волос, цвета кедрового ореха, обрамляли мягкий овал лица Патриции и частично падали на смеющиеся большие глаза, с длинными ресницами, достающими до тонких бровей. На щеках играли ямочки, явившие себя под широкой открытой улыбкой, а в застывшем движении не было болезненной тяжести – легкая радость.

Я жадно хваталась за каждую линию и штрих, стараясь сделать счастливое лицо мамы последним воспоминанием о ней. Заменить им другое, несущее в себе только скорбь и ужас. С ее глазами погас и свет в моей жизни – наступила смердящая тьма.

Под кожей забурлила злость. Она заметалась, желая найти и выплеснуться на того, кто повинен в смерти Патриции.

– На.

Я зажмурилась и ударила кулаком с пергаментом в грудь некроманта.

– Твоя мама была очень красивой женщиной. – Каспар оценивающе разглядывал портрет. – Ты на нее совсем не похожа.

Я сощурилась.

– Что не делает тебя менее красивой, Золотко, – быстро добавил он.

– Спасибо, – сквозь зубы прошипела я и направилась к комнате Винсента.

Десять игл, данные мне Сэмом, забренчали в сапоге.

– Что это за звук? – Каспар опустил взгляд на мои ноги. – Ты в сапоге столовые приборы носишь? Почему так гремит?

Я хотела ответить колкостью, но меня остановил вошедший из коридора Винсент.