Поднесла ему чарку ягодной настойки, как кашу поел, и пирожки на блюде, что успела напечь утром.

– Как, и пирожки? – во все глаза на меня поглядел. – И чего ты, глупая, таких женихам не поднесла? Эх, ты. Один Владар и достался. Хотя чего уж на Владара серчать. Он то из всех женихов, если так подумать, самый удалой. Только себя опозорила напрасно. Не гадал, что станешь готовить исправно. Вот еще дождусь от тебя похлебки да колбасы, тогда, может, и не стану Оляну звать.

Опустила я глаза, усмехаясь.

– Так мне все равно за Владара идти. А Оляна, если подумать, не меня учить желает, а стоять тут у печи по-хозяйски.

Отец посуровел.

– Ты много не болтай. Она женщина добрая…

Он что-то еще бормотал себе под нос, но вторая чарка сделала его веселее. Я подлила ему третью и блюдо с пирожками придвинула, чтобы закусил, а сама спросила, будто невзначай:

– Такая ли добрая, как матушка?

Наверное, третьей чарки недостаточно оказалось. Я даже засомневалась, было бы достаточно всей бочки, чтобы отец настолько осоловел и не разозлился на мой вопрос?

– С чего это о матери вспомнила, змея? Это тебя кто надоумил? Сама, небось, и не посмела бы, окаянная…

Я не шелохнулась и глаза не спрятала. Смотрела прямо на отца – аж не оторваться! А сама в руке кувшин держала с настойкой. Ни дрожи, ни испуга. Решила, что это так слова русалок на меня подействовали, что уверенность проснулась. Батюшка не выдержал и глаза долу опустил, а сам разозлился пуще прежнего и махнул на кувшин:

– Еще подлей, чего стоишь? Ишь какая, выискалась… – забормотал. – И глазищи твои бессовестные… Знакомые… Эх, окаянная, как и… – тут он запнулся, сообразив, что вот-вот наговорит лишнего. – Вон с глаз моих, видеть не могу! Ступай прочь!

Поставила кувшин, а у самой ноги подгибаются. Что же произошло на самом деле? Почему отец так и свирепеет, как о ней заговорю?

Вышла на порог и побрела со двора. Иду и все думаю. О том, что мне привиделось сегодня ночью, об отце. И странно так на душе! Мне и жаль его, но все больше горестно. Отчего мы такие с ним разные и не можем сказать всего, что на сердце камнем лежит?

Только поравнялась с одним из соседских домов, как мимо пробежала Заряна, поправляя на голове ленту, и меня приметила. Она запыхалась, видно, что торопилась. Я спросила, куда это она бежит сломя голову, да еще такая радостная.

– Так купцы приехали на площадь! Наконец-то! Давно никто не наведывался. Уж и не чаяла себе платье справить новое. Побежим вместе?

– Ладно, – пожала я плечами, хотя бежать не хотелось. Мне сейчас лишние взгляды ловить ни к чему. Но, как только мы пришли к порогу Красного Терема, то поняла, что могу не беспокоиться. На меня никто толком и не взглянул. Сама я встала у дерева на небольшом пригорке, и могла разглядеть все, что происходило на площади.

Перед Теремом уже выставили длинные столы и разложили всевозможные товары, чтобы люди могли все как следует рассмотреть, купить или обменять. На крыльце Терема, как обычно, сидел белый, как лунь, старец Яромил – один из Старейшин. Он следил, чтобы купцы занимались продажей и не болтали попусту с покупателями. Ему помогали дюжие молодцы – Сторожевые, которые всегда сопровождали Старейшин.

Девки и бабы так и кинулись к столам. Им точно было не до разговоров. Они с визгом принялись примерять на себя отрезы тканей, разноцветные ленты и головные уборы. Еще там было множество настоящих сокровищ: сундучки, украшенные затейливой резьбой; большие и маленькие корзинки с шерстью, нитками, иголками; шкатулки с бусами и серьгами, бисером и камнями самоцветными; расшитые блестящими нитями башмачки, пояса и платки.