Аня за сегодняшний день уже насмотрелась на многое, и тут она продолжала стоять на лестничной площадке и с ужасом наблюдать за полицейским, который осматривал убитых им военных. Саша закинул за спину ручной пулемёт, снял с пулемётчика портупею, на которой находились сумки с магазинами и гранатами. Стоя у него за спиной, девушка спросила: «Ты думаешь, что ты правильно поступил?».

– Послушай меня. Я видел, как один из них в морге посмотрел на нас, спокойно выдернул чеку из гранаты и бросил нам под ноги. Я так понимаю, что у нас должны анализы взять, поместить в карантин, ну или там спасти… Эвакуировать наконец! – стал говорить участковый, повышая голос и доставая магазины тёмно – вишнёвого цвета из подсумка.

– Если они стреляют во всё, что просто движется. Значит, пока мы тут находились, то там, на улице, всё стало ужасно. И они не особо разбираются, кто ещё жив, а кто уже мёртв. Поэтому не факт, что нам дадут выбраться из этого сраного Змеегорска. Это складной автомат Калашникова, видишь… Тебе поставил флажок предохранителя на одиночные выстрелы, ты стреляла когда – ни будь?

Когда Александр протянул ей автомат, поднятый им рядом с трупом второго убитого вояки, Анна стала объяснять ему, что даже на охоте никогда не была и тем более уж не стреляла. Тот быстро и в спешке рассказал ей, что пока лучше стрелять одиночными выстрелами, очередью не стоит. Он повесил портупею с военными подсумками на свой пояс, подойдя к двери одной из больничных палат напротив. Пол палаты был усеян переливающимися латунным блеском автоматными гильзами. Рядом с одним из окон, облокотившись на серую чугунную батарею, в сидячем положении находилось тело молодой медсестры. Одна из кистей её руки была сильно разодрана. Скорей всего один из зараженных успел её покусать, перед тем как быть застреленной военными. На рваном халате в области живота и шеи виднелись десятки пулевых отверстий с кровоподтёками. Из отсутствовавшего фрагмента лобной кости над бровями свисали комки алого цвета, оставшиеся от мозга медработника. В конце коридора раздался удар похожий на то, что кто – то будто бы выбил двери. За этим хлопком стали слышны отчётливые шаги, которые отдалялись, пока вообще не пропали полностью. Саша прижал ручной пулемёт Калашникова11 прикладом к плечу и навёл на дверь в конце отделения, откуда доносился тот топот.

– Да у тебя кровь с локтя капает. В тебя попали! – запаниковав, испуганным голосом запищала медсестра, продолжая вопить: «Я тебе говорю, в руку попали, форма уже кровью пропиталась!».

– Твою мать, вот теперь чувствую! Мышцу на левой руке очень сильно жжёт, что мне теперь делать?

Рана участкового очень сильно кровоточила и они решили, что нужно подняться на третий этаж в операционную, которая находилась в хирургическом отделении. Туда, откуда, по видимому, и были слышны автоматные очереди. Поднимаясь по лестничной площадке, Аня не спускала глаз с лица Токарева, которое стало резко бледнеть. Двери хирургического отделения перед ними были открыты. То, что они увидели впереди заставило их остановиться с гробовым молчанием на целую минуту. Плафоны с разбитыми лампочками, которые должны были освещать отделение то – ли были разбиты, то – ли прострелены пулями. Посередине коридора стояла инвалидная коляска, на которой находилось тело мужчины в белом больничном халате. С правой стороны часть его шеи была будто бы вырвана, на груди одежда была разорвана. Там же, с торчащих наружу рёбер свисали лоскуты красно – жёлтой ткани. Прямо перед этим телом, на полу, лежал ещё один военный в противогазе и резиновом защитном костюме. Саша наклонился, присмотрелся и понял, что голова того была просто сдавлена. Из разбитых очков резиновой маски наружу выпирало содержимое черепной коробки. В помещении работали всего два плафона, один из которых судорожно моргал. Коридор был завален десятками трупов солдат.