– Вы в своем уме, Дениэл! – Возмутился влетевший в палату Бенедикт Фергусон. – Ваши швы еще не настолько крепки, как Ваши намерения!

– У вас тут камеры что-ли?.. – Пробубнил мужчина и оставил попытки двигаться до ночи, когда он точно будет наедине с собой.

– Упаси бог, я принес результаты анализов Алексы, а тут Вы творите такое! – Возмутился кудрявый визитер, всплеснув руками.

Спорить пациент не стал, а лишь примирительно улыбнулся тому, кому был обязан жизнью. Прекрасный все же человек этот доктор Фергусон! Медсестры поговаривали, что он снова сошелся со своей бывшей женой, похорошел и обрел былой лоск, и пусть Дениэла не касалась личная жизнь столь уважаемого человека, он искренне желал лекарю счастья и благополучия во всех сферах.

Анализы Алексы оказались хорошими. Впрочем, только если считать отсутствие беременности добрым знаком на фоне страшного истощения девушки. Некоторые показатели были занижены, но Фергусон списал это на стресс и резкое похудение, предположив, что все восстановится, когда Дениэл снова будет дома.

Дома. Это странное слово, которое теперь значило для него совсем иное. Дом – это не здание и не место, но люди. Семья, любовь и привязанность, ответственность и сила – это и есть дом. И ты сам решаешь, где будет твой дом, в четырех стенах или в сердце.

Высказавшись о здоровье девушки, доктор Фергусон покинул палату, оставив его одного, и напоследок пригрозил пальцем на всякий случай. Вскоре вечерняя темнота залила палату, лишь тусклый свет исходил из окна от уличных фонарей. Дениэл отчетливо помнил эту комнату совсем под другим ракурсом, откуда-то сверху, освещенную голубоватым сиянием так, что лиловые стены не казались такими уж мрачными. Откуда это видение пришло к нему, мужчина не помнил. Он приподнял простынь и ощупал повязку на груди, заклеивавшую путь вторжения хирургов в его чрево. Шов болел, но дышалось на удивление легко, словно врачи избавили его от бетона, сдерживающего Дениэла всю жизнь, и освободили душу.

А еще он думал о маме. Мужчина вспоминал ее теперь доброй и заботливой, страдающей и нуждающейся в защите и покровительстве. И как его бестолковая голова не догадалась помочь любимой женщине вместо того, чтобы всякий раз приезжать к ее порогу с пачкой требований, с процентами по неоплаченным счетам, с желанием вытрясти из этой страдалицы, которой и так досталось от жизни, последние силы в счет уплаты долга? Чужого долга.

Дениэл глубоко вздохнул. Никакого треска в груди, никакой тяжести. Лишь незначительная боль от некогда раскрытой грудины.

Он бы очень хотел сделать для матери что-то значимое, чтобы хоть как-то облегчить ее страдания, загладить вину от его непомерных требований сына-переростка. Однако, поразмыслив, он понял, что лучшим даром будет – оставить ее в покое. Навсегда. После всего того, что он сделал, это самый верный и безболезненный шаг.

Скольких же людей он измучил своей раненной детской душонкой? Бесконечный гнев и неудержимая ярость ломали близких, убивали их, пугали ни в чем не повинных бедняг. А Дениэл все это время считал себя самым несчастным, обделенным, слабым и недостойным, с его-то внешними данными! Как же глупо.

Интересно, сможет ли он когда-нибудь искупить свою вину перед миром? Внезапно захотелось объехать все свои прежние места обитания, переоценить то, что было в его жизни, увидеть все новым взглядом, понять и принять. Захотелось двигаться в сторону мечты, творить добро и помогать людям, созидать, а не рушить. От этого праведного трепета его ладони налились силой и запульсировали в такт сердечному ритму. Мужчина прислушался к звенящей тишине и, протянув руки к кроватным дугам, предпринял еще одну попытку отжаться от кушетки.