Малыши уснули. Женщина осторожно переложила их по одному в кровать, а сама, запахнув мягкое платье на поясе, отправилась на кухню на поиски обеда. Там она и встретила Алексу к своему удивлению.

– Ждала тебя, – как ни в чем не бывало, сообщила девушка, будто они каждый день обедали вместе, хотя сам факт того, что их дочь теперь ест – уже чудо само по себе.

Мелани пригляделась к ней, ощущая изменения. Алекса шла на поправку, но лицо ее теперь имело совсем другие черты. Пропала детская припухлость, крупные карие глаза, которые и раньше не сильно блистали наивностью, теперь вовсе налились каким-то свинцовым опытом, непосильно тяжелым для восемнадцатилетней девушки, но запустившим в ее душе важные изменения. И все тот же черный наряд из объемных штанов с молниями и тонкой футболки, которые когда-то, когда в их семье не было иных причин к беспокойству, очень напрягали родительницу.

– Мам, я хотела поговорить с тобой, – начала дочь, наблюдая, как хозяйка поместья сервирует стол. – Мне очень сложно, но это необходимо.

Мелани отвлеклась от посуды и повернулась к девушке. Так и есть, что-то в ней безвозвратно изменилось, и пока Алекса сама не знала, как с этим жить. Мать оставила хлопоты и уселась рядом с ней на стул, отдав собеседнице все свое внимание.

– Я всегда думала, что жизнь отравляют сложности и потери, – проговорила Алекса сдавленно, – а теперь, когда я все знаю, вроде бы должно быть легче. Но как раз сам момент восстановления мне дается очень тяжело. Что происходит? Неужели я никогда больше не буду прежней?

– Дорогая моя, так бывает, – постаралась поддержать ее мама, полагая, что речь шла о Дениэле. – Не само событие меняет нас, а наше к нему отношение. И сложнее всего не кризисный момент, а последующая жизнь после этого, потому что она вынуждает учиться жить заново, в свете новой информации.

– А если эта информация больше ни на что не влияет? – Вспыхнула девушка. – Если уже все пройдено и забыто, и приступов с отшибанием памяти не ожидается?

Мелани ахнула и округлила глаза от ужасной догадки.

– Ты все знаешь, – прошептала она. – Но как? Кто тебе рассказал?

– Сама поняла.

И дочь поведала ей о невероятном исцелении и странных картинках, об истории, рассказанной доктором Фергусоном и поездке в «клинику для людей с нервным срывом», как назвала Алекса обитель Алисии Пэрриш.

– Теперь «краски» часть моей жизни, – закончила девушка свой удивительный рассказ. – Правда Дениэлу пришлась не по нраву новость, что я хочу научиться ими управлять, но я обещала быть осторожной.

– Управлять? Чем? Боже… – Выдохнула женщина и, заплакав, обняла дочь. – Это все не важно, милая. Мне так жаль!

Мелани вложила в эту фразу гораздо больше, чем несли в себе несколько букв, и положила начало долгой истории о больной матери бедной девочки. Она извинялась, что не смогла дать Алексе защиты и тепла, спровоцировав ее приступы и провалы, что выстроила стену, сквозь которую не пробралась бы информация о сожалениях Мелани, что не была ей достаточно близка все это время.

Огромное облегчение разлилось по сердцу уставшей скрываться женщины. Какое же счастье, что Алекса теперь все знает. Можно снять многолетнюю броню и не сдерживаться всякий раз, когда ситуация выходит из-под контроля.

Утопая в слезах, они сидели, обнявшись, в кухне довольно долго. Но вдруг Мелани отстранила дочь, вытерла слезы себе и ей, и, поднявшись со стула, потянула Алексу на второй этаж.

– Идем!

Тарелки с обедом остались на столе невостребованными, а воссоединившиеся мать и дочь поднялись в зеленый кабинет родительницы. Там женщина забралась на высокий стул и сняла с верхней полки шкафа огромную коробку. В ней, рассортированные по бумажным пакетам, лежали фотографии. Очень много фотографий. Безумное их количество! Под изумленным взглядом гостьи комнаты мать доставала их пачками, раскладывала и говорила, говорила, говорила.