Трофим продрался сквозь осыпавшиеся кусты, пролез в дырку в тыне и увидел странную сцену. На дороге, красной физиономией вниз, валялся вчерашний заколдованный – всем известный пьяница Тимошка – и держал за заднюю лапу брыкающегося озверевшего кота. Лишайный шипел, визжал, кусался, крутился вокруг поймавшей его ладони, грыз ее и царапался, и все так быстро и с таким остервенением, что любой нормальный человек от такого зверя бешеного рвал бы со всех ног, но Тимошка лежал себе, как зашибленный, и даже что-то говорил.

– Что вы здесь за дело делаете? – Трофим осторожно приблизился к драчунам.

– Еще один! – воскликнул очень неразборчиво, путаясь в словах и интонациях, Тимошка. – От тебя, пройдоху хвостатого, я тоже сейчас сцапаю!

Тимошка попытался вскочить, но с трудом сумел только сесть, потом закачался и упал на плечо.

– Ах, – сказал он жалобно, – будьте вы прокляты, горькие звери, чертовы слуги! Что сделали вы с моей жизнью? Для чего вы забрали у меня радость и счастье мое последнее, чудища многолапые?.. Для чего обидели гулящего человека чистой души?

– Ничего не понятно, – признался Трофим, и впрямь весьма озадаченный. – Что такое?

– А то такое, – чуть не со слезами говорил несчастный забулдыга, – что теперь, вашими трудами, деревенские веселые люди и знать меня не желают, а коли что – в нос кулаки суют! Хорош товарищ по забавам, если ему и забавляться не надо – он уже узабавленный дальше не бывает! Кто станет пить вино-мед с человеком, которому пить вино-мед вовсе и не нужно, он уже напившийся вдоволь? Все люди как честные питухи, а мне ничего не надо, всего-то и дела, что сидеть и смотреть, как другие делают себя пьяными! Меня вчера после вашего колдовства два раза взашей кидали. Верните мне мою жизнь, пакостники облезлые! Что я вам, пьяница последний? Не хочу быть пьяным, сделайте меня трезвым!

– Хм, – задумался Трофим, – очень трезвым?

– Вконец.

– Тогда иди к фургону.

Тимошка отпустил наконец Лишайного и сам стал на четвереньки, попробовал встать на ноги, но зашатался и свалился на колени.

– Я так пойду, – сказал он.

– Я тоже, – согласился Трофим.

Пока пьяница, дрожащий руками, ногами и мыслями, лез в фургон, Трофим вкратце рассказал Пузырю что случилось. Пузырь не обрадовался.

– Я говорил, что ничего доброго из этого не выйдет, – проворчал он. – Какой это пьяница захочет быть трезвым? Пусть теперь Сраська соображает.

Сраськой звали белого с пятнами кота, от которого в обычные дни виднелись одни лапы, торчащие зловеще из-под наваленных по фургону тряпок. Но и в необычные дни Сраська оставался котом своеобразным. Сейчас, например, он истошно зевал и смотрел в стену фургона. У Сраськи было три любимых занятия – есть, спать и смотреть в стену. И он не знал вопроса сложнее, чем выбирать одно дело из этих трех.

И вот жаждавший трезвости пьяница завалился-таки в фургон, сшиб ногами шкатулку у борта и пустой кувшин, а Сраська все разглядывал стену так, будто происходящее его не касалось и будто происходящее вообще не происходило. Трофим и Пузырь терпеливо глядели Сраське в спину, Тимошка блуждал взглядом тут и там и вроде как тоже смотрел на кота, а тот никуда не спешил и жил своей жизнью. Так прошла, вероятно, не одна минута, пока Тимошка, утомившийся наконец, не придвинулся к Сраське и не прошептал в волнении:

– Так что?

Сраська подлетел. Упал в тряпки. Вскочил на ноги и уставился на пришельца таким перепуганным взглядом, который ясно говорил о том, что все это время Сраська пребывал в неких туманных и загадочных, а самое главное – далеких мирах. Он слабо понимал, что от него хотят.