Я ни до, ни после не была так счастлива, как в те сумасшедшие месяцы. Никогда. Разве что осознав, что у меня будет ребёнок. Крошечная копия моего любимого мужчины! Желательно, конечно, мальчик.

Дочери достался от него только цвет волос: светлый, почти белый. А так — один в один мама… И хорошо!

Узнав о моей беременности, Витька не то чтобы не обрадовался… Скорее, не совсем понял. Лёгкий он был, если можно так сказать. Мне кажется, согласился бы всегда жить вот так, как мы прожили тот первый учебный год: весело, не планируя ничего, кроме безусловно вечной любви, без проблем, без ответственности…

Он пропал летом. Просто исчез из моей жизни, и всё. Поскольку ничего подобного я не ожидала, перепугалась насмерть. Что он меня бросил — даже в голову не приходило. И потому через неделю, изведясь до паники и истерики, я побежала к нему домой.

Галина Петровна, будущая моя свекровь (как я наивно думала тогда) не пустила меня дальше коридора.

— Витя? А Витя уехал, — сообщила она, поджав губы. — Он уехал в Соединённые Штаты и не вернётся.

Пристально осмотрела меня, потерявшую дар речи. После осмотра её рот превратился в узенькую полосочку. Нет, я знала, что не особенно ей нравлюсь, но чтобы так…

Спокойный, равнодушный, слегка презрительный голос:

— Я в курсе, что ты, Соня, беременна. Нужно было лучше следить… за этим. Советую сделать аборт. Витя уехал учиться. Потом будет там работать. А ты ему всё равно не пара.

И меня, продолжавшую молчать, выставили за дверь.

Маринка родилась под Новый год, и мои родители были ей рады. А меня жалели, я это видела. И была благодарна: и за дочь, и за то, что не слышала от них ни одного дурного слова, ни обо мне, ни о Витьке. О нём, собственно, мы вообще никогда больше не говорили.

«Бог послал прелесть такую!» — как-то сказала мама, умилённо прижимая к себе внучку. Вряд ли, конечно, она имела в виду непорочное зачатие…

Но я-то точно знала: если в моей жизни и будет ещё одно зачатие, то только именно что непорочное. То есть — никакого не будет. Слишком больно это — любить… Не хочу!

Никогда больше.

***

Пять часов пополудни того же дня.

Посёлок Металлургов, коттедж господина Северова

Больной мужчина — зрелище не столько печальное, сколько пугающее. Особенно если этот мужчина молод, силён и болен едва ли не впервые в жизни. Видеть его в постели, средь бела дня, чуть не до носа замотанного шарфом, в ворохе одеял… Поверьте, ужасно! А уж если вы знакомы едва не с младенчества — так просто невыносимо! А уж странно-то как…

Капитан полиции Олейников, он же барон Оленар, шагнувший в комнату больного, замер и заморгал, разглядывая представшую ему картину. Честно сказать, от домоправительницы, доблестно пытавшейся не пустить его, он отмахнулся. Но госпожа Тайра не соврала ни единым словом: друг и сюзерен лежал в кровати.

К кровати был придвинут журнальный столик. На столике — поднос, на подносе — фарфоровый чайничек, исходящий паром и отвратительным запахом душицы, изящная чашечка, высокий стакан, наполовину наполненный подозрительной жёлтой жидкостью, и…

Барон потряс головой в надежде отогнать видение, но видение не пропало: пара аптечных флаконов и несколько блистеров с таблетками!

Из-под шарфа, в несколько раз обернувшего горло сюзерена, выглядывал край марлевой повязки, и барон мгновенно напрягся.

— Кэс? Ты что — ранен?! В шею?

— Ещё бы только этого мне не хватало! — тусклым голосом ответствовал сюзерен.

— А на шее что?

— Это компресс.

— Что?!

— Мне уже простудиться нельзя?! — огрызнулся больной и закашлялся, сухо, мучительно, надрывно, от чего Арсан совсем уж растерялся.