Тридцать лет и три года минуло, пролетели эхом горным, рябью по реке времени, как махнула птица Гамаюн одним крылом, миг – десять лет утекло, замахнула вторым крылом – вот тебе и тридцать три стукнуло.

Сидел Волька, богатырь-недотёпа, во дворе дома на лавке, с потешкой-тарахтушкой игрался. Отец с матерью на весь день отбыли на добычу пропитания: не потопаешь – не полопаешь.

Незаметно к забору подошли калики перехожие, три странника с посохами, странные не только по странствию, но и по виду: первым шёл старец с седой бородой, сзади двое во след, как с одной картины писаные. Все вместе они выглядели, будто отец идёт и два сына в ногу ступают, либо учитель и два подмастерья идут сзади, чтобы поперёк не идти, иначе можно и по хребтине дрыном получить, что уже испробовано не раз. Всё это было недалече от правды: может и родственнички, а может и волхв с учениками, а может и то, и другое сразу.

Особо диковинными были глаза калик: с первого взгляда глаза как глаза, обычные человеческие, разве что умудрённые опытом, какой за всю жизнь не встретишь, хоть всю Россию обойди, но как глубже заглянешь в их взор, окунёшься, да утонешь там навсегда, потому что увидишь Бесконечность, неподвластную людскому разумению, да вынырнешь оттуда обратно с тихим ужасом, потому что нечто слишком огромное, необъятное и древнее, как сама Вселенная, пугает до самых тёмных и недоступных уголков души. И побывал-то там, в глубине, всего ничего, с пяток секунд, а по возвращению чувство, будто несколько лет прожил там, в Бесконечности, десяток жизней без памяти.

Одёжа странников была, как ряса, с длинными рукавами, низ её стелился по земле-матушке, а середина была грубой вервью препоясана.

Постучался старшой волхв в калитку. Пёс дворовый, по идее, должен был лай поднять – таки чужих учуял, а он забился под забор и токмо дрожал, поскуливая, будто нелюдей увидел. Волька услышал стук, подбежал, сумел открыть, посмотрел с глупой улыбкой на пришедших и громко завопил:

– Тя, ма нии! Там! – махнул малахольный рукой куда-то вдаль.

– Ни тятю, ни мамку твою нам не надо, Всеволод, – ответствовал сильным голосом старший волхв. – Мы по твою душу прибыли.

Недотёпа стоял с обычным выражением лица. Ему было интересно, какие-то новые люди, но он не понимал, что они говорят.

– Войка иг’ать? – с надеждой наугад вопросил Волька.

Старец улыбнулся.

– Да, Волька, да, мы сейчас поиграем! Выходи за ворота к нам ближе, – калики пошагали назад на полянку недалеко от хаты.

Всеволод запрыгал на месте от радости – «поиграем» он понял и вприпрыжку двинулся вслед каликам.

– Так, стой, Волька! – приказал волхв и выставил вперёд ладонь. Недоросль будто супротив воли остановился и замер, как вкопанный.

– Негоже без разума такому парню пропадать… Ты же богатырь, алмаз неогранённый!

Старшой закрыл глаза и потрогал лицо Вольки. Тот стоял как истукан с замеревшим взглядом.

– Вижу, печать забвения стоит на разуме… Чтобы не раскрылся раньше времени. Всему своё время и время всякой вещи под небом. Мы пришли вовремя, братья, пора пробуждать витязя на защиту Руси-матушки, да и вообще всего этого мира.

Волхв открыл глаза и рукой махнул своим младшим товарищам, подзывая ближе.

– Подсобите, братья, один не справлюсь.

Старший странник встал вровень перед Волькой, двумя руками дотянулся до его лба и прижал к нему ладони. Младшие встали по бокам от истукана: тот, что справа, приложил левую ладонь к левому виску Всеволода, а тот, что слева – правую ладонь к правому виску. В один голос три калики перехожие начали читать заговор-заклинание:

«ВЕЩАЮ ВЕЩИМ ГЛАСОМ ВЕЩЕЕ СЛОВО!