Ты доверяешь мне, словно лечащему врачу,

Когда пишу тебя в своей студии по-над крышей,

И, заплетая узоры линий, я всё молчу,

Чтоб не спугнуть это ощущенье, когда мы дышим,

Как два котёнка, уткнувшись в теплую мамки грудь,

Отдавшись этому погруженью в её урчанье:

То ощущенье едва ль вернётся, когда спугнуть

Его придется, в реальность серую возвращаясь.

И в тот момент, когда колдовская шальная кисть

Штрих предпоследний, рукой ведома моей, наносит,

Ты подбегаешь ко мне котёнком, хватаешь лист

И на рисунок игриво смотришь, наморщив носик.

И в этот миг понимаю я, что уже тону,

Что засосало водоворотом меня в пучину,

Тебя люблю я, тебя хочу я, тебя одну,

А ты смеешься и возвращаешь мою картину.

Упав, хламида моя столкнула мольберт и краски,

И твои волосы все испачкались в акварели,

Ты рассмеялась, а я использую все подсказки,

Пишу штрихи те, что выцвести не успели.

Ты называешь меня художником, но пойми:

Все волшебство моей кисти только в тебе одной.

И я пишу тебя, я дышу тебя – пусть весь мир

Опять померкнет, когда ты станешь моей женой.

А сейчас расскажу я вам, детки,

Одну сказочку на посошок.

Чтобы впредь вы все слушались маму

И одни не ходили гулять.

Зарубите на памяти метки:

Как останется в прошлом горшок,

Как в сортир ходить станете сами,

Не забудьте о том вспоминать.

В средне-нижнем течении Нила

В одиночестве жил Людоед,

Что из всех разных деликатесов

Ел лишь маленьких негров-детей.

Как коллеги его ни стыдили, -

Мол, хлебнешь ты от этого бед! -

От любых самых нежных принцессов

Воротил нос он, как от чертей.

Он родился назад сто годочков

С плоскостопием и рахитом.

И проблемы имел с челюстями,

Взрослых мяс он не мог прожевать.

Мама-Огр все жалела сыночка,

Все лечила его колдовством,

Но погибла, не кончив леченья,

И остался сынок выживать.

В той стране людям жилось привольно:

Коли стукнул пятнадцатый год,

Из подвалов спокойно выходят

Эти люди, почти не таясь.

Но, чтоб Огр был не злым и довольным,

Выдавали ему от щедрот

По дитю невысокого рода

Каждый годик по несколько раз.

Примотают к банановой пальме,

Сверху бантик привьют к волосам,

И уходят вечерней порою,

Запирая деревни врата.

И стоит тот малыш, плачет маме,

А к полночным безлунным часам

Огр выходит из джунглей тропою

И скрывает мальца темнота.

Вот однажды они привязали

К этой пальме двоих малышей,

Что набегом в соседней деревне

Захватили минувшей луной.

Одну девочку Табия звали

А мальчишечку звали Вахшей,

И дрожали пред силою древней

Прислонившись друг к дружке спиной.

Вот завыли в ночи бегемоты,

Задрожала сухая земля,

И из тьмы первозданные тени

Попозли к ребятишек ногам.

И одна из теней по болоту

Нарезала вкруг них вензеля:

То плюгавенький Огр средь растений

Путь к добыче прокладывал сам.

Подошел он, дрожа челюстями

И хихикая глупо под нос,

Стал детишек щипать он за щёчки

И обнюхивать начал детей,

А потом он своими руками

Привязал к ним бамбуковый трос

И повел по тропинке средь ночки

К одинокой берлоге своей.

Тут заплакали Табия с Вахшей,

Пожалев, что не слушались мам,

Что так настрого им запрещали

Убегать из деревни одним.

Говорили им мамочки: в нашей

Жаркой Африке мелким детям

Людоеды всегда угрожали,

Деток жрали хлебалом своим.

Вдруг кусты зашуршали у тропки,

Где тащил двух детей людоед,

И из джунглей огромная львица

Вышла к ним в элегантном прыжке.

Задрожал людоед, сел на попку,

Спрятал голову в драный свой плед,

И хотел уже в льва превратиться,

Но упал, получив по башке.

Львица цапнула трос из бамбука,

Вместе с парой детей и Огра,

И с тропы прямо в лес потащила

Эту связку она, не таясь.

Дети плакали, Огр же – ни звука

Не издал, ибо был до утра

Без ума, без сознанья, без силы -